Неточные совпадения
[Ныне доказано, что тела всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое
человеческое тело, но не следует забывать, что
в 1762 году наука была
в младенчестве.
Но летописец, очевидно, и
в свою очередь, забывает, что
в том-то, собственно, и заключается замысловатость
человеческих действий, чтобы сегодня одно здание на"песце"строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том же"песце"воздвигать.
По местам валялись
человеческие кости и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало, что
в свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв
в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
С другой стороны, всякий администратор непременно фаталист и твердо верует, что, продолжая свой административный бег, он
в конце концов все-таки очутится лицом к лицу с
человеческим телом.
Есть законы мудрые, которые хотя
человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны
в смысле наилучшего
человеческой жизни наполнения.
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что
в истории действительно встречаются по местам словно провалы, перед которыми мысль
человеческая останавливается не без недоумения.
Аксиньюшка жила на самом краю города,
в какой-то землянке, которая скорее похожа была на кротовью нору, нежели на
человеческое жилище.
На грязном голом полу валялись два полуобнаженные
человеческие остова (это были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и
в то же время вздрагивали, кривлялись и корчились, словно
в лихорадке.
По мнению его,
человеческие души, яко жито духовное,
в некоей житнице сложены, и оттоль,
в мере надобности, спущаются долу, дабы оное сонное видение вскорости увидети и по малом времени вспять
в благожелаемую житницу благоспешно возлететь.
Рождалось какое-то совсем особенное чувство,
в котором первенствующее значение принадлежало не столько инстинкту личного самосохранения, сколько опасению за
человеческую природу вообще.
Нельзя сказать, чтоб эти естественные проявления
человеческой природы приводили его
в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их.
"Была
в то время, — так начинает он свое повествование, —
в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников
в присутствии врага рода
человеческого.
Ни
в фигуре, ни даже
в лице врага
человеческого не усматривается особливой страсти к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Кто знает, быть может, пустыня и представляет
в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал
человеческого общежития?
Сделавши это, он улыбнулся. Это был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда
в лице его мелькнуло что-то
человеческое.
Неточные совпадения
Стародум. О, конечно, сударыня.
В человеческом невежестве весьма утешительно считать все то за вздор, чего не знаешь.
И среди молчания, как несомненный ответ на вопрос матери, послышался голос совсем другой, чем все сдержанно говорившие голоса
в комнате. Это был смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать крик непонятно откуда явившегося нового
человеческого существа.
Он полагал, что жизнь
человеческая возможна только за границей, куда он и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем вел
в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за всем и знал всё, что делалось
в России.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если
в ней осталось что-нибудь
человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки
в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки
в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все
человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего
человеческого.