Неточные совпадения
Все это я отлично понимал, и все эти возражения
были у меня на языке прошлой весной, когда решался
вопрос о доставлении мне возможности прожить «аридовы веки».
Ужели на этот
вопрос никогда не
будет другого ответа, кроме: не твое дело?
Вместо того чтоб уверять всуе, что
вопрос о распределении уже разрешен нами на практике, мне кажется, приличнее
было бы взглянуть в глаза Колупаевым и Разуваевым и разоблачить детали того кровопивственного процесса, которому они предаются без всякой опаски, при свете дня.
Да и теоретически заняться этим
вопросом, то
есть разговаривать или писать об нем, — тоже дело неподходящее, потому что для этого нужно выполнить множество подготовительных работ по
вопросам о Кузькиной сестре, о бараньем роге, о Макаре, телят не гоняющем, об истинном значении слова «фюить» и т. п.
Сказавши это, Удав совсем
было пристроился, чтоб непременно что-нибудь в моем сердце прочитать. И с этою целью даже предложил
вопрос...
Мальчик высказал это солидно, без похвальбы, и без всякого глумления над странностью моего
вопроса. По-видимому, он понимал, что перед ним стоит иностранец (кстати: ужасно странно звучит это слово в применении к русскому путешественнику; по крайней мере, мне большого труда стоило свыкнуться с мыслью, что я где-нибудь могу
быть… иностранцем!!), которому простительно не знать немецких обычаев.
—
Вопрос ваш до крайности удивляет меня, господин! — скромно ответил мальчик, — зачем я
буду пачкаться в грязи или садиться в лужу, когда могу иметь для моих прогулок и игр сухие и удобные места? А главное, зачем я
буду поступать таким образом, зная, что это огорчит моих добрых родителей?
Одним словом,
вопрос, для чего нужен Берлин? — оказывается вовсе нестоль праздным, как это может представиться с первого взгляда. Да и ответ на него не особенно затруднителен, так как вся
суть современного Берлина, все мировое значение его сосредоточены в настоящую минуту в здании, возвышающемся в виду Королевской площади и носящем название: Главный штаб…
Но, признаюсь, меня смущает
вопрос: не
будет ли слишком пресна наша жизнь без недоразумений, но с кутузкой? ведь мы привыкли!
И
были бы мы теперь при двугривенном, если бы рядом с этим решением совсем неожиданно не выдвинулся довольно замысловатый
вопрос:"Странное дело! люди без шкур — а живут?
Но только что я
было занялся окончательным разрешением
вопроса, подлежит ли ходатайство сие удовлетворению или не подлежит, как вдруг мечтания мои оборвались.
Тем не менее для меня не лишено, важности то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времена
было многое, даже, можно сказать, все
было, а кутузки не
было. Как хотите, а нельзя не
быть за это признательным. Но не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? — вот в чем
вопрос.
Все это очень обязательно объяснил мне один из gardiens de la paix, к которому я обратился с
вопросом по этому предмету:"Поживете, говорит, у нас, может
быть, и вы привыкнете".
Но, наглядевшись вдоволь на уличную жизнь, непростительно
было бы не заглянуть и в ту мастерскую, в которой вершатся политические и административные судьбы Франции. Я выполнил это, впрочем, уже весной 1876 года. Палаты в то время еще заседали в Версале, и на очереди стоял
вопрос об амнистии 27.
Его речь в пользу амнистии собственно и составляла интерес заседания, потому что самый
вопрос уже заранее
был предрешен против амнистии.
Нет, тысячу раз
был прав граф ТвэрдоонтС (см. предыдущую главу), утверждая, что покуда он не ворошил
вопроса о неизобилии, до тех пор, хотя и не
было прямого изобилия, но
было"приспособление"к изобилию. А как только он тронул этот
вопрос, так тотчас же отовсюду и наползло неизобилие. Точно то же самое повторяется и в деле телесных озлоблений. Только чуть-чуть поворошите эту материю, а потом уж и не расстанетесь с ней.
Конечно, это своего рода идеал. Но придется ли дождаться его осуществления — это еще
вопрос. По-моему, на крестьянском дворе должно обязательно пахнуть, и ежели мы изгоним из него запах благополучия, то
будет пахнуть недоимками и урядниками.
Признаюсь, эти
вопросы немало интересовали меня. Не раз порывался я проникнуть в Бельвиль 48 или, по малой море, в какой-нибудь debit de vins [винный погребок] на одной из городских окраин, чтоб собрать хотя некоторые типические черты, характеризующие эти противоположные течения. Но, по размышлении, вынужден
был оставить эту затею навсегда.
Сколько веков этот
вопрос волновал умы, сколько стрел
было выпущено по этому поводу одним Вольтером, а буржуа взял да в один миг решил, что тут и разговаривать не об чем.
Я слышал, однако ж, что
вопрос о конгрегациях, с такою изумительной легкостью и даже не без комизма приведенный к концу прошлого осенью, чуть
было не произвел разрыва между Гамбеттой и графом ТвэрдоонтС 55.
Раскрыть так раскрыть, но для чего он
будет раскрывать? вот в чем
вопрос.
Воротившись из экскурсии домой, он как-то пришипился и ни о чем больше не хотел говорить, кроме как об королях. Вздыхал, чесал поясницу, повторял:"ему же дань — дань!","звезда бо от звезды","сущие же власти"15 и т. д. И в заключение предложил
вопрос: мазанные ли
были французские короли, или немазанные, и когда получил ответ, что мазанные, то сказал...
Мыслить, то
есть припоминать, ставить
вопросы, а буде не пропала совесть, то чувствовать и уколы стыда.
Начал с того, что побывал на берегах Пинеги и на берегах Вилюя, задал себе
вопрос: ужели
есть такая нужда, которая может загнать человека в эти волшебные места?
Может
быть, потому, что мысль, атрофированная продолжительным бездействием, вообще утратила цепкость; но, может
быть, и потому, что затронутая мною материя представляла нечто до того обыденное, что и
вопросы и ответы по ее поводу предполагаются фаталистически начертанными в человеческом сердце и, следовательно, одинаково праздными.
Вопрос третий: можно ли жить такою жизнью, при которой полагается
есть пирог с грибами исключительно затем, чтоб держать язык за зубами? Сорок лет тому назад я опять-таки наверное ответил бы: нет, так жить нельзя. А теперь? — теперь: нет, уж я лучше завтра…
Словом сказать, на целую уйму
вопросов пытался я дать ответы, но увы! ни конкретности, ни отвлеченности — ничто не будило обессилевшей мысли. Мучился я, мучился, и чуть
было не крикнул: водки! но, к счастию, в Париже этот напиток не столь общедоступный, чтоб можно
было, по произволению, утешаться им…
— В принципе я ничего не имею против ваших условий, — сказал я, — но предварительно желал бы предложить вам два
вопроса. Во-первых, об чем мы
будем беседовать?
Я ждал, что Капотт смутится, но он смотрел на меня ясно и почти благородно. Очевидно, подобный
вопрос уже не раз
был обращаем к нему.
Вспомним о румяной кулебяке с угрем, о сдобном пироге-курнике, об этом единственном в своем роде поросенке с кашей, с которым может соперничать только гусь с капустой, — и не
будем удивляться, что под воспитательным действием этой снеди умолкают все
вопросы внутренней политики.
Граф Пустомыслов печатно предложил
вопрос:"Куда девался наш рубль?", а граф ТвэрдоонтС тоже печатно ответил:"Много
будешь знать, скоро состаришься".
Наконец, генерал-майор Отчаянный вопрошал тако:"Следует ли ввести кобылу в ряды кавалерии?" — и отвечал на
вопрос утвердительно:"Следует, ибо через сие
был бы достигнут естественный коневой ремонт".
Вопрос первый.Воссияет ли Бурбон на престоле предков или не воссияет? Ежели воссияет, то
будет ли поступлено с Греви и Гамбеттой по всей строгости законов или, напротив, им
будет объявлена благодарность за найденный во всех частях управления образцовый порядок? Буде же невоссияет, то неужели тем только дело и кончится, что не воссияет?
Вопрос четвертый.Но что вы скажете о Гамбетте и о papa Trinquet? не воссияют ли они? 10 Или,
быть может, придет когда-нибудь Иван Непомнящий 11и скажет: а дайте-ка, братцы, и я воссияю?
Я сейчас же догадался, что это статистики. С юных лет обуреваемые писсуарной идеей, они три года сряду изучают этот
вопрос, разъезжая по всем городам Европы. Но нигде они не нашли такой обильной пищи для наблюдений, как в Париже. Еще год или два подробных исследований — и они воротятся в Петербург, издадут том или два статистических таблиц и, чего доброго, получат премию и
будут избраны в де-сиянс академию.
— В Лувре, в Люксембургском дворце, на выставке художественных произведений
были? Венеру Милосскую видели? с Гамбеттой беседовали? В ресторане Фуа turbot sauce Mornay [камбала под соусом Морнэ]
ели? В Jardin d'acclimatation [Зоологическом саду] на верблюдах ездили? — сыпал я один
вопрос за другим.
Конечно, тут не может
быть даже
вопроса о том, утешает ли история.
Я ничего не ответил на этот
вопрос (нельзя же
было ответить: прежде всего в твоих безумных подстрекательствах!), но, грешный человек, подмигнул-таки глазком, как бы говоря: вот именно это самое и
есть!
— Ответ на этот
вопрос простой, — продолжал он, — необходимо вырвать с корнем злое начало… Коль скоро мы знаем, что наш враг — интеллигенция, стало
быть, с нее и начать нужно. Согласны?
Признаюсь откровенно: как я ни
был перепуган, но при этом
вопросе испугался вдвое ("шкура"заговорила). И так как трусость, помноженная на трусость, дает в результате храбрость, то я даже довольно явственно пробормотал...
Поймите же, пьяницы, сколько нечеловечески горького заключается в этих
вопросах, и как должен
быть измучен человек, который предлагает их себе!
Однако он прошел, сделав вид, что не расслышал моего
вопроса. Мне даже показалось, что какая-то тень пробежала по его лицу. Минуту перед тем он мелькал по коридору, и на лице его, казалось,
было написано: уж ежели ты мнена водку не дашь, так уж после этого я и не знаю… Теперь же, благодаря моему напоминанию, он вдруг словно остепенился.