Неточные совпадения
—
Ну вот! — воскликнул
он горестно, — не говорил ли я вам! Где это видано! где допустили бы такое расхищение! давно ли такая, можно сказать, непроходимость была — и вдруг налицо одни пеньки!
—
Ну, уж времечко! — говорит купец Колупаев соседу своему купцу Разуваеву, удивляясь, что оба
они сидят на воле, а не в остроге.
Мальчик без штанов (поняв, что
он слишком далеко зашел в деле отрицания).
Ну, полно! это я так… пошутил! Пословица у нас такая есть, так я вспомнил.
Мальчик без штанов. Ты про Колупаева, что ли, говоришь?
Ну, это, брат… об этом мы еще поговорим… Надоел
он нам, го-спо-дин Ко-лу-па-ев!
По крайней мере, я испытал нечто подобное на себе. Представьте себе, вновь встретился с Удавом и Дыбой — и обрадовался. И
они мне обрадовались и в один голос воскликнули: Вот как!
ну, и слава богу!
— Мы, по крайней мере, могли объяснить, кто мы, откуда вышли и какую школу прошли.
Ну, фофаны так фофаны… с тем и возьмите! А нынешние… вон
он! вон
он, смотрите на
него! — вдруг воскликнул Удав, указывая на какого-то едва прикрытого петанлерчиком 23 бесшабашного советника «из молодых», — смотрите, вон
он бедрами пошевеливает!
— Приведут, бывало,
его,"непомнящего"-то, в присутствие:"откуда родом"? — Не помню."Отец с матерью есть?" — не помню."Где проживание имел?" — Не помню."Где вчерашнюю ночь ночевал?" — В стогу. —
Ну, выслушают, запишут — и в острог!
Произнося эту филиппику, Удав был так хорош, что я положительно залюбовался
им. Невольно думалось: вот
он, настоящий-то русский трибун! Но, с другой стороны, думалось и так: а
ну, как кто-нибудь нас подслушает?
— Такую трагедию, чтоб все сердца…
ну, буквально, чтоб все сердца истерзались от жалости и негодования… Подлецы, льстецы, предатели — чтоб все тут было! Одним словом, чтоб зритель сказал себе: понеже
он был окружен льстецами, подлецами и предателями, того ради
он ничего полезного и не мог совершить!
— Знаю я, что вам, французам, трудно без конституции обойтись! Уж коли бог послал крест, так надо
его с терпением нести…
ну, и несите, бог с вами! А все-таки язычок-то попридержать не худо!
Разве можно сказать про такую жизнь, что это жизнь? разве можно сравнить такое существование с французским, хотя и последнее мало-помалу начинает приобретать меняльный характер? Француз все-таки хоть над Гамбеттой посмеяться может, назвать
его le gros Leon, [толстяк Леон] а у нас и Гамбетты-то нет. А над прочими, право, и смеяться даже не хочется, потому что…
Ну, да уж Христос с вами! плодитеся, множитеся и населяйте землю!
— Не думайте, впрочем, Гамбетта, — продолжал Твэрдоонто, — чтоб я был суеверен… нимало! Но я говорю одно: когда мы затеваем какое-нибудь мероприятие, то прежде всего обязываемся понимать, против чего мы
его направляем. Если б вы имели дело только с людьми цивилизованными —
ну, тогда я понимаю… Ни вы, ни я… О, разумеется, для нас… Но народ, Гамбетта! вспомните, что такое народ! И что у
него останется, если
он не будет чувствовать даже этой узды?
— А!
ну вот… вчера, что ли, приехали? — бормотал
он сконфуженно, — а я было…
ну, очень рад! очень рад! Садитесь! садитесь, что, как у нас… в России? Цветет и благоухает… а? Об господине Пафнутьеве не знаете ли чего?
— Кончилось ли
оно — это еще бабушка надвое сказала! да и не в этом дело: факт-то, факт-то какой! Фраза…
ну, положим, пустая!
ну, вредная, что ли! Но каким же образом из фразы вдруг выскочила… Пинега?! — оправдывался Старосмыслов.
—
Ну… что уж! — как-то уныло отозвался
он. Однако я подметил, что в самой унылости
его уже блеснула как бы надежда.
—
Ну, стало быть, не так
их мазали, как прописано. Потому, если б
их настояще мазали, так
они бы и сейчас в этой самой Версали сидели, и ничего бы ты с
ними не поделал… ау, брат!
В библиотеку завернешь — думаешь: а
ну как у меня язык сболтнет, дайте, мол, водевиль"Отец, каких мало"почитать, буде
он цензурой не воспрещен!
Тем не менее, говоря это,
он привстал, как бы приготовляясь ретироваться. Такова сила предрассудка, сопряженная с представлением о сердцеведении, что даже этот крупный и сильный мужчина опасался: а
ну как меня за это не похвалят! Разумеется, я поспешил успокоить
его.
А вдруг генерал Отчаянный крикнет (да еще в темноте!): знай сверчок свой шесток —
ну, и снимайся с места, разыскивай, где
он, этот"свой"шесток, обретается?
— Ну-с, так это исходный пункт. Простить — это первое условие, но с тем, чтоб впредь в тот же грех не впадать, — это второе условие. Итак, будем говорить откровенно. Начнем с народа. Как земец, я живу с народом, наблюдаю за
ним и знаю
его. И убеждение, которое я вынес из моих наблюдений, таково: народ наш представляет собой образец здорового организма, который никакие обольщения не заставят сойти с прямого пути. Согласны?
—
Ну да, земство — это так, — оправдывался я, — здоровое земство и за
ним здоровый народ… И затем, ежели принять в соображение присвоенные земским деятелем оклады…
Он удалился скорым шагом по направлению к своему вагону, но слова
его остались при мне и заставили меня задуматься. За минуту перед тем я готов был похвастаться, что ловко отделался от назойливого собеседника, но теперь эта ловкость почему-то представилась мне уже сомнительною. А
ну, как вместо ловкости-то я собственными руками устроил себе западню? — смутно мелькало у меня в голове.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного
его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «
Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Осип. Давай
их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть.
Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна.
Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом.
Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.
Анна Андреевна.
Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где
ему смотреть на тебя? И с какой стати
ему смотреть на тебя?
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «
Ну, — думаю себе, — слава богу!» И говорю
ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.