Тем не менее для меня не лишено, важности то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времена было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было. Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но
не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? — вот в чем вопрос.
Нас ехало в купе всего четыре человека, по одному в каждом углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам
не приходилось, потому что наступала ночь, а утром в Кёльне предстояло опять менять вагоны. Часа с полтора шла обычная дорожная возня, причем мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник] не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских в последнее время. И затем все окунулось в безмолвие.
Неточные совпадения
В заключение настоящего введения, еще одно слово. Выражение «бонапартисты», с которым читателю
не раз
придется встретиться в предлежащих эскизах, отнюдь
не следует понимать буквально. Под «бонапартистом» я разумею вообще всякого, кто смешивает выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство» и даже отдает предпочтение последнему перед первым. Таких людей во всех странах множество, а у нас до того довольно, что хоть лопатами огребай.
«Кабы
не мы, немцу протопиться бы нечем» — эта фраза пользуется у нас почти такою же популярностью, как и та, которая удостоверяет, что без нашего хлеба немцу
пришлось бы с голоду подохнуть.
Как я уже сказал выше, мне
пришлось поместиться в одном спальном отделении с бесшабашными советниками. Натурально, мы некоторое время дичились друг друга. Старики вполголоса переговаривались между собой и, тихо воркуя, сквернословили. Оба были недовольны, оба ссылались на графа Михаила Николаевича и на графа Алексея Андреича, оба сетовали
не то на произвол власти,
не то на умаление ее —
не поймешь, на что именно. Но что меня всего больше огорчило — оба искали спасения… в конституции!!
— Гм… однако ж, в литературе
не часто
приходится читать подобные благоразумные мнения, — приятно огрызнулся Дыба.
Как это ни странно с первого взгляда, но
приходится согласиться, что устами Удава говорит сама истина. Да, хорошо в те времена жилось. Ежели тебе тошно или Сквозник-Дмухановский одолел — беги к Ивану Иванычу. Иван Иваныч
не помог (
не сумел"застоять") — недалеко и в кабак сходить. Там уж с утра ябедник Ризположенский с пером за ухом ждет. Настрочил, запечатал, послал…
Не успел оглянуться — вдруг, динь-динь, колокольчик звенит. Кто приехал? Иван Александров Хлестаков приехал! Ну, слава богу!
С окончанием войны пьяный угар прошел и наступило веселое похмелье конца пятидесятых годов. В это время Париж уже перестал быть светочем мира и сделался сокровищницей женских обнаженностей и съестных приманок. Нечего было ждать оттуда, кроме модного покроя штанов, а следовательно,
не об чем было и вопрошать.
Приходилось искать пищи около себя… И вот тогда-то именно и было положено основание той"благородной тоске", о которой я столько раз упоминал в предыдущих очерках.
Ибо,
не притворись он незнающим, ему просто по чувству приличия
пришлось бы отказаться от рагу и от мясной пищи вообще.
Да, доглодать обглоданную Губошлеповым рыбью кость — это-таки штука
не последняя! но до поры до времени
приходится подчиняться даже этой горькой необходимости, ибо буржуа хитер.
Да и нельзя
не снизойти, так как, в противном случае, всех бы нас на каторгу
пришлось сослать, и тогда некому было бы объявлять предписания, некого было бы, за невыполнение тех предписаний, усмирять.
И
не одному Старосмыслову, и всем
придется туда ехать, всем с чистым сердцем предстать.
Одним словом, как-то так случилось, что
не Старосмыслову
пришлось раскаиваться, а раскаялся сам Пафнутьев.
Однако бегать
не привелось, ибо как ни ходко плыли навстречу молодые воспоминания, а все-таки
пришлось убедиться, что и ноги
не те, и кровь в жилах
не та. Да и вопросы, которые принесли эти воспоминания… уж, право,
не знаю, как и назвать их. Одни, более снисходительные, называют их несвоевременными, другие, несомненно злобные, — прямо вредными. Что же касается лично до меня… А впрочем, судите сами.
Приходится не только самому нести свой ручной багаж, но самому отыскать свой вагон, самому сесть на место и самому сказать: ну, сели — теперь с богом!
Но, сверх того, большинство из нас ещё помнит золотые времена, когда по всей Руси, из края в край, раздавалось: эй, Иван, платок носовой! Эй, Прохор, трубку! — и хотя, в течение последних двадцати лет, можно бы, кажется, уж сродниться с мыслью, что сапоги
приходится надевать самолично, а все-таки эта перспектива приводит нас в смущение и порождает в наших сердцах ропот. Единственный ропот, который,
не будучи предусмотрен в регламентах, пользуется привилегией: роптать дозволяется.
И точно: когда жизнь кидает, вместо хлеба, камень, тогда поневоле
приходится искать утешений в истории; но ведь, по правде-то говоря,
не история должна утешать, а сама жизнь.
Неточные совпадения
Случается, к недужному // Придешь:
не умирающий, // Страшна семья крестьянская // В тот час, как ей
приходится // Кормильца потерять!
Тем
не менее, говоря сравнительно, жить было все-таки легко, и эта легкость в особенности
приходилась по нутру так называемым смердам.
Но злаков на полях все
не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии — бог
не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было сказать, что"как-никак, а
придется в поле с сохою выйти", но дерзкого едва
не побили каменьями, и в ответ на его предложение утроили усердие.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что и они
не раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом,
приходилось отражать уже
не одну, а разом трех претендентш.
Но глуповцам
приходилось не до бунтовства; собрались они, начали тихим манером сговариваться, как бы им «о себе промыслить», но никаких новых выдумок измыслить
не могли, кроме того, что опять выбрали ходока.