Неточные совпадения
Ибо, во время процесса самосохранения, всякая забота, всякое напоминовение о покинутом деле
и даже «мышление» вообще — считаются не kurgemaess [сообразными с лечением]
и препятствуют солям
и щелочам успешно всасываться в кровь.
Я знаю
даже старушек, у которых, подобно старым, ассигнациям, оба нумера давно потеряны, да
и портрет поврежден, но которые тем не менее подчиняли себя всем огорчениям курсового лечения, потому что нигде, кроме курортов, нельзя встретить такую массу мужских панталон
и, стало быть, нигде нельзя так целесообразно освежить потухающее воображение.
Развязаться с этим чувством,
даже временно, ужасно тяжело;
и я положительно убежден, что самый культ самосохранения должен от этого пострадать.
Умирает в горьком сознании, что ему не позволили
даже подать прошения об отставке (просто поймали, посадили в клетку
и увезли),
и вследствие этого там, на родине, за ним числится тридцать тысяч неисполненных начальственных предписаний
и девяносто тысяч (по числу населяющих его округ чимпандзе) непроизведенных обысков!
Из привычной атмосферы, в которой вы так или иначе обдержались, вас насильственно переносят в атмосферу чуждую, насыщенную иными нравами, иными привычками, иным говором
и даже иным разумом.
Перед глазами у вас снует взад
и вперед пестрая толпа; в ушах гудит разноязычный говор,
и все это сопровождается таким однообразием форм (вечный праздник со стороны наезжих,
и вечная лакейская беготня — со стороны туземцев), что под конец утрачивается
даже ясное сознание времен дня.
Если
даже ему, истомленному человеку тягла, надо «честь знать», то что же сказать о празднолюбце, о бонапартисте, у которого ни назади, ни впереди нет ничего, кроме умственного
и нравственного декольте?
Пусть дойдет до них мой голос
и скажет им, что
даже здесь, в виду башни, в которой, по преданию, Карл Великий замуровал свою дочь (здесь все башни таковы, что в каждой кто-нибудь кого-нибудь замучил или убил, а у нас башен нет), ни на минуту не покидало меня представление о саранче, опустошившей благословенные чембарские пажити.
В заключение настоящего введения, еще одно слово. Выражение «бонапартисты», с которым читателю не раз придется встретиться в предлежащих эскизах, отнюдь не следует понимать буквально. Под «бонапартистом» я разумею вообще всякого, кто смешивает выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство»
и даже отдает предпочтение последнему перед первым. Таких людей во всех странах множество, а у нас до того довольно, что хоть лопатами огребай.
Даже два старца (с претензией на государственность), ехавшие вместе с нами, —
и те не интересовались своим отечеством, но считали его лишь местом для получения присвоенных по штатам окладов. По-видимому, они ничего не ждали, ни на что не роптали,
и даже ничего не мыслили, но в государственном безмолвии сидели друг против друга, спесиво хлопая глазами на прочих пассажиров
и как бы говоря: мы на счет казны нагуливать животы едем!
И шафнеру немецкого вагона,
и француженке, ехавшей в Париж за товаром,
и даже мне…
Почему на берегах Вороны говорили одно, а на берегах Прегеля другое — это я решить не берусь, но положительно утверждаю, что никогда в чембарских палестинах я не видал таких «буйных» хлебов, какие мне удалось видеть нынешним летом между Вержболовом
и Кенигсбергом,
и в особенности дальше, к Эльбингу. Это было до такой степени неожиданно (мы все заранее зарядились мыслью, что у немца хоть шаром покати
и что без нашего хлеба немец подохнет), что некто из ехавших рискнул
даже заметить...
Даже лес —
и тот совсем не так безнадежно здесь смотрит, как привыкли думать мы, отапливающие кизяком
и гречневой шелухой наши жилища на берегах Лопани
и Ворсклы.
Вот под Москвой, так точно что нет лесов,
и та цена, которую здесь, в виду Куришгафа, платят за дрова (до 28 марок за клафтер, около l 1/2 саж. нашего швырка), была бы для Москвы истинной благодатью, а для берегов Лопани, пожалуй,
даже баснословием.
Увы! я совершенно искренно убежден, что в этом отношении обе местности могут аттестовать себя равно способными
и достойными
и что инстербургский толстосум едва ли
даже не менее жаден, нежели, например, купец Колупаев, который разостлал паутину кругом Мопрепо.
И я убежден, что если бы Колупаеву
даже во сне приснилось распределение, то он скорее сам на себя донес бы исправнику, нежели допустил бы подобную пропаганду на практике.
Только тогда, когда это признание сделается совершившимся фактом, смягчатся правы, укротится людская дикость, исчезнут расхитители, процветут науки
и искусства
и даже начнут родиться «буйные» хлеба.
Даже расхитители казенного имущества —
и те недовольны, что скоро нечего расхищать будет.
Но ежели такое смешливое настроение обнаруживают
даже люди, получившие посильное угобжение, то с какими же чувствами должны относиться к дирижирующей современности те, которые не только ничего не урвали, но
и в будущем никакой надежды на угобжение не имеют? Ясно, что они должны представлять собой сплошную массу волнуемых завистью людей.
Петербург полон наглыми, мечущимися людьми, которые хватают
и тут же сыплют нахватанным, которые вечно глотают
и никогда не насыщаются,
и вдобавок
даже не дают себе труда воздерживаться от цинического хохота, который возбуждает в них самих их безнаказанность.
Нет,
даже Колупаев с Разуваевым —
и те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но в то же время не могут не тревожиться, что есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно, того гляди,
и голову свернуть.
И оба начинают просить «констинтунциев»… Нам чтоб «констинтунциев» дали, а толоконников чтоб к нам под начал определили 26, да чтоб за печатью:
и ныне
и присно
и во веки веков.
Даже трещина в черепе, которая постепенно, по мере утолщения формулярного списка, у каждого из них образовывается, —
и та не представляется мне зазорною, ибо я знаю, что она установлена для того, чтоб предписания начальства быстрее доходили по назначению.
В качестве партикулярных людей многие из них не прочь почитать
и даже «писнуть» что-нибудь, в карамзинско-державинском роде 28.
— Я так полагаю, ваши превосходительства, что ежели у нас жук
и саранча
даже весь хлеб поедят, то
и тогда немец без нас с голоду подохнет!
— Собственно говоря, я никому напрасной смерти не желаю,
и если сейчас высказался не в пользу немца, то лишь потому, что полагал, что таковы требования современной внутренней политики. Но если вашим превосходительствам, по обстоятельствам службы, представляется более удобным, чтоб подох русский, а немец торжествовал, то я противодействовать предначертаниям начальства
даже в сем крайнем случае не считаю себя вправе.
— Ваши превосходительства! позвольте вам доложить! Я сам был много в этом отношении виноват
и даже готов за вину свою пострадать, хотя, конечно, не до бесчувствия… Долгое время я думал, что любовь к отечеству выше
даже любви к начальственным предписаниям; но с тех пор как прочитал брошюры г. Цитовича 33, то вполне убедился, что это совсем не любовь к отечеству, а фанатизм,
и, разумеется, поспешил исправиться от своих заблуждений.
Где власть? где, спрашиваю вас, власть? Намеднись прихожу за справкой в департамент Расхищений
и Раздач 34 — был уж второй час — спрашиваю: начальник отделения такой-то здесь? — Они, говорят, в три часа приходят. — А столоначальник здесь? —
И они, говорят, раньше как через час не придут. — Кто же, спрашиваю, у вас дела-то делает? — Так, поверите ли,
даже сторожа смеются!
Сказавши это, Удав совсем было пристроился, чтоб непременно что-нибудь в моем сердце прочитать.
И с этою целью
даже предложил вопрос...
Но, испустив это восклицание, бесшабашные советники спохватились, что, по выезде из Эйдткунена,
даже по расписанию положено либеральничать,
и потому поспешили поправиться.
Он
даже не договорил от волнения (очевидно, он принадлежал к числу „позабытых“),
и в глазах его сверкнула слеза любостяжания.
— Великолепно! Но знаешь ли ты, немецкий мальчик, что существует страна, в которой не только мальчики, но
даже вполне совершеннолетний камаринский мужик —
и тот с голой… по улице бежит?
Мальчик без штанов. У нас, брат, без правила ни на шаг. Скучно тебе — правило; весело — опять правило. Сел — правило, встал — правило. Задуматься, слово молвить — нельзя без правила. У нас, брат,
даже прыщик
и тот должен почесаться прежде, нежели вскочит.
И в конце всякого правила или поронцы, или в холодную. Вот
и я без штанов, по правилу,хожу. А тебе в штанах небось лучше?
Мальчик в штанах. Однако, ежели
даже пословица… ах, как это жаль!
И как бесчеловечно, что такие пословицы вслух повторяют при мальчиках! (Плачет.)
Мальчик без штанов. Да неужто деревья по дороге растут
и так-таки никто
даже яблочка не сорвет?
Мальчик без штанов. А нас, брат, так
и сейчас походя ругают. Кому не лень, только тот не ругает,
и всё самыми скверными словами.
Даже нам надоело слушать. Исправник ругается, становой ругается, посредник ругается, старшина ругается, староста ругается, а нынче еще урядников ругаться наняли 39.
Даже свои «объединенные» немцы —
и тех тошнит от вас, «объединителей».
Решительно невозможно понять, почему появление русского культурного человека в русской деревне (если бы
даже этот человек
и не был местным обывателем) считается у нас чем-то необыкновенным, за что надо вывертывать руки к лопаткам
и вести к становому.
Я знаю очень много полезных
и даже приятного образа мыслей людей, которые прямо говорят: зачем я в деревню поеду — там мне, наверное, руки к лопаткам закрутят!
Возьмите самые простые сельскохозяйственные задачи, предстоящие культурному человеку, решившемуся посвятить себя деревне, каковы, например: способы пользоваться землею, расчеты с рабочими, степень личного участия в прибылях, привлечение к этим прибылям батрака
и т. п. — разве все это не находится в самой несносной зависимости от каких-то волшебных веяний, сущность которых
даже не для всякого понятна?
В 1848 году Берлин
даже бунтовал, но непродолжительно
и скучно 4.
Все это, разумеется, делалось довольно экономно (
и не без примеси коварства), но, право,
даже экономно-коварное покровительство наукам все-таки лучше, нежели натиск
и быстрота.
Но лучшее право старого Берлина на общие симпатии, во всяком случае, заключалось в том, что никто его не боялся, никто не завидовал
и ни в чем не подозревал, так что
даже Москва-река ничего не имела против существования речки Шпрее.
Может быть, в них
и спрятано где-нибудь что-нибудь подходящее, да заглядывать-то туда не хочется, потому что, покуда отыскиваешь это подходящее (а спросите-ка"дамочку", знает ли она
даже, что для нее"подходящее"?), непременно сто раз час своего рождения проклянешь.
Даже русские культурные дамочки — уж на что охочи по магазинам бегать —
и те чуть не со слезами на глазах жалуются: помилуйте! муж заставляет меня в Берлине платья покупать!
Даже в Баден-Бадене, в Эмсе мне делалось жутко, когда, бывало, привезут в курзал из Раштата или из Кобленца несколько десятков офицеров, чтоб доставить удовольствие a ces dames. [дамам] Не потому жутко, чтоб я боялся, что офицер кликнет городового, а потому, что он всем своим складом, посадкой, устоем, выпяченной грудью, выбритым подбородком так
и тычет в меня: я — герой!
Основать университет
и населить его знаменитейшими
и наилучше оплаченными профессорами можно всюду,
даже при наличности самых нестерпимейших уз, равно как всюду же можно устроить музеи, коллекции, выставки
и проч.
И я не только допускаю возможность такого возражения, но
даже понимаю, что в ответ на него я могу только сконфузиться.
Пусть примет он на веру слова"мальчика без штанов": у нас дома занятнее,
и с доверием возвратится в дом свой, чтобы занять соответствующее место в представлении той загадочной драмы, о которой нельзя
даже сказать, началась она или нет.
Русская лошадь знает кнут
и потому боится его (иногда
даже до того уже знает, что
и бояться перестает: бей, несытая душа, коли любо!); немецкая лошадь почти совсем не знает кнута, но она знает"историю"кнута,
и потому при первом щелканье бича бежит вперед, не выжидая более действительных понуждений.
С своей стороны, отнюдь не оправдывая нескромности табльдотного Рюи-Блаза 15
и даже не имея ничего против того, чтоб назвать ее клеветою, я позволяю себе, однако ж, один вопрос: почему ни один кельнер не назовет ни eine englische, ни eine deutche, ни eine franzosische Dame, [ни английскую, ни немецкую, ни французскую даму] а непременно из всех национальностей выберет русскую?