Неточные совпадения
И
вот едва мы разместились в новом вагоне (мне пришлось сесть в одном спальном отделении с бесшабашными советниками),
как тотчас же бросились к окнам и начали смотреть.
Вот, если это quibus auxiliis
как следует выяснить, тогда сам собою разрешится и другой вопрос: что такое современная русская община и кого она наипаче обеспечивает, общинников или Колупаевых?
А то выдумали: нечего нам у немцев заимствоваться; покуда-де они над «накоплением» корпят, мы, того гляди, и политическую-то экономию совсем упраздним 22. Так и упразднили… упразднители!
Вот уже прослышит об вашем самохвальстве купец Колупаев, да quibus auxiliis и спросит: а знаете ли вы, робята,
как Кузькину сестрицу зовут? И придется вам на этот вопрос по сущей совести ответ держать.
Вот в
каком положении находятся дела.
— Ха-ха! ведь и меня наделили!
Как же! заполучил-таки тысячки две чернозёмцу!
Вот так потеха была! Хотите? — говорят. Ну,
как, мол, не хотеть: с моим, говорю, удовольствием! А! какова потеха! Да, батенька, только у нас такие дела могут даром проходить!Да-с, только у нас-с. Общественного мнения нет, печать безмолвствует — валяй по всем по трем! Ха-ха!
Вот какие результаты произвел факт, который в принципе должен был пролить мир и благоволение в сердцах получателей. Судите по этим образчикам, насколько наивны должны быть люди, которые мечтают, что есть какая-нибудь возможность удовлетворить человека, который урывает кусок пирога и тут же выдает головой и самого себя, и своих ублаготворителей?
—
Вот здесь хлеба-то каковы! — сказал Дыба, подмигивая мне, — и у нас бы, по расписанию, не хуже должны быть, ан вместо того саранча… Ишь ведь! саранчу ухитрились акклиматизировать! Вы
как об этом полагаете… а?
Вот в
каком смысле я понимаю любовь к отечеству, а все прочие сорты таковой отвергаю, яко мечтательные.
—
Вот вы бы все это напечатали, — сказал он не то иронически, не то серьезно, — в том самом виде,
как мы сейчас говорили… Вероятно, со стороны начальства препятствий не будет?
Мальчик без штанов. Говорю тебе, надоело и нам. С души прет, когда-нибудь перестать надо. Только
как с этим быть? Коли ему сдачи дать, так тебя же засудят, а ему, ругателю, ничего.
Вот один парень у нас и выдумал: в вечерни его отпороли, а он в ночь — удавился!
Мальчик без штанов. А это у нас бывший наш барин так говорит.
Как ежели кого на сходе сечь приговорят, сейчас он выйдет на балкон, прислушивается и приговаривает:
вот она, «революция сверху», в ход пошла!
Мальчик без штанов.
Вот видишь, колбаса! тебя еще от земли не видать, а
как уж ты поговариваешь!
Вот уже двадцать лет,
как вы хвастаетесь, что идете исполинскими шагами вперед, а некоторые из вас даже и о каком-то «новом слове» поговаривают — и что же оказывается — что вы беднее, нежели когда-нибудь, что сквернословие более, нежели когда-либо, регулирует ваши отношения к правящим классам, что Колупаевы держат в плену ваши души, что никто не доверяет вашей солидности, никто не рассчитывает ни на вашу дружбу, ни на вашу неприязнь… ах!
Поэтому нет ничего мудреного, что, возвратясь из дневной экскурсии по окрестностям, он говорит самому себе:
вот я и по деревням шлялся, и с мужичками разговаривал, и пиво в кабачке с ними пил — и ничего, сошло-таки с рук! а попробуй-ка я таким образом у нас в деревне, без предписания начальства, явиться — сейчас руки к лопаткам и марш к становому… ах, подлость
какая!
Так
вот оно
как. Мы, русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь"случай"предвидят, и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме
как для человекоубивства.
Перед героями простые люди обязываются падать ниц, обожать их, забыть об себе, чтоб исключительно любоваться и гордиться ими, —
вот как я понимаю героев!
Чувствуется, что в воздухе есть что-то ненормальное, что жизнь
как будто сошла с ума, и, разумеется, по русскому обычаю, опасаешься, что вот-вот попадешь в «историю».
Ну
вот, теперь хорошо… tout сe qu'il faut! [все
как следует!]
Статуя должна быть проста и ясна,
как сама правда, и,
как правда же, должна предстоять перед всеми в безразличии своей наготы, никому не обещая воздаяния и всем говоря:
вот я
какая!
—
Вот вы
как! — удивился Дыба, — а мы было думали, что вы прямо в Швейцарию стопы направите?
Произнося эту филиппику, Удав был так хорош, что я положительно залюбовался им. Невольно думалось:
вот он, настоящий-то русский трибун! Но, с другой стороны, думалось и так: а ну,
как кто-нибудь нас подслушает?
Выходит из рядов Тяпкин-Ляпкин и отдувается. Разумеется, ищут, где у него шкура, и не находят. На нет и суда нет — ступай с глаз долой… бунтовщик! Тяпкин-Ляпкин смотрит веселее: слава богу, отделался! Мы тоже наматываем себе на ус: значит,"проникать","рассматривать","обсуждать"не велено. А все-таки
каким же образом дани платить? —
вот, брат, так штука!
Вот ответы,
какие дает обыденная жизненная практика на негодующие и настойчивые запросы.
Тем не менее для меня не лишено, важности то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времена было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было.
Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? —
вот в чем вопрос.
И
вот,
как только приехали мы в Версаль, так я сейчас же ЛабулИ под ручку — и айда в Hotel des Reservoirs 31. [Самой собой разумеется, что вся последующая сцена есть чистый вымысел. (Примеч. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
— Благодарю вас. Но, во всяком случае, моя мысль, в существе, верна: вы, русские, уже тем одним счастливы, что видите перед собой прочное положение вещей. Каторга так каторга, припеваючи так припеваючи. А
вот беда,
как ни каторги, ни припеваючи — ничего в волнах не видно!
— А
вот я и еще одну проруху за вами заметил. Давеча,
как мы в вагоне ехали, все вы, французы, об конституции поминали… А по-моему, это пустое дело.
Воображаю,
как он вытаращит глаза, когда проснется и увидит перед собой addition! [ресторанный счет] Вот-то, я думаю, выругается!
В словах первого слышится и горечь опасения, и желание прельстить и разжалобить клиента:
вот я
как в твою пользу распинаюсь, смотри же и ты не надуй!
Но
как ни мало привлекательна была речь Клемансо и вообще вся обстановка палатского заседания, все-таки, выходя из палаты, я не мог воздержаться, чтоб не воскликнуть:
вот кабы у нас так!
И таким образом разрыв был устранен. Съели утицу, выпили ПонтИ-КанИ, и о боге — ни гугу!
Вот как ловко действует современная французская дипломатия.
— А! ну
вот… вчера, что ли, приехали? — бормотал он сконфуженно, — а я было… ну, очень рад! очень рад! Садитесь! садитесь, что,
как у нас… в России? Цветет и благоухает… а? Об господине Пафнутьеве не знаете ли чего?
Вот наш соломенский исправник Колпаков, тот,
как исправник, никуда не годится, — помилуйте! весь уезд распустил! — а
как президент республики, вероятно, был бы неоценим!
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и еще хуже бывает, но в своем роде и Пинега… Знаете ли что?
вот мы теперь в Париже благодушествуем, а
как вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и начнет всего колотить! Помилуйте!
как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
— Вот-вот-вот. Был я,
как вам известно, старшим учителем латинского языка в гимназии — и вдруг это наболело во мне… Всё страсти да страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да и задал детям, для перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!"7
Словом сказать, при взгляде на Старосмыслова и его подругу как-то невольно приходило на ум:
вот человек, который жил да поживал под сению Кронебергова лексикона, начиненный Евтропием и баснями Федра,
как вдруг в его жизнь, в виде маленькой женщины, втерлось какое-то неугомонное начало и принялось выбрасывать за борт одну басню за другой.
— Так
вот, говорит, нам необходимо удостовериться, везде ли в заграничных учебных заведениях это правило в такой же силе соблюдается,
как у нас…
Вот если б вам поручили изучить и описать мундиры, присвоенные учителям латинского языка, или, например, собственными глазами удостовериться, к
какому классу эти учителя причислены по должности и по пенсии… и притом, в целом мире!
— Ну, так вы
вот что сделайте. Напишите все по пунктам,
как я вам сказал, да и присовокупите, что, кроме возложенного на вас поручения, надеетесь еще то-то и то-то выполнить. Это, дескать, уж в знак признательности. А в заключение:"и дабы повелено было сие мое прошение"…
— До такой степени"в самом деле", что, даже в эту самую минуту, я убежден, сам столоначальник, у которого ваше дело в производстве, тоскует о том,
какую бы формулу придумать, чтобы вам прогоны всучить! А тут вы
как раз с прошением:
вот он я! Капитолина Егоровна! да поддержите же вы меня!
— Ни в театр, ни на гулянье, ни на редкости здешние посмотреть! Сидим день-деньской дома да в окошки смотрим! — вступилась Зоя Филипьевна, — только
вот к обедне два раза сходили, так
как будто…
Вот тебе и Париж!
— Так знаете ли, что мы сделаем. И вам скучно, и Старосмысловым скучно, и мне скучно. Так
вот мы соединимся вместе, да и будем сообща скучать. И заведем мы здесь свой собственный Красный Холм,
как лучше не надо.
— Пожил, повоевал — и шабаш! Умный был человек, а
вот… И
какая этому причина?!
Вот оно,
какие дела могут из"периода"на свет божий выскочить!
Одно немыслимо без другого, другое немыслимо без одного —
вот я
как это дело понимаю.
И
вот,
как бы в ответ на совершенный нами подвиг смирения и добра, вечером того же дня произошло чудо.
Увы! он сидел у себя в кабинете один, всеми оставленный (ибо прочие либералы тоже сидели, каждый в своем углу, в ожидании возмездия), и тревожно прислушивался,
как бы выжидая: вот-вот звякнет в передней колокольчик.
Сначала думается:"
вот оно
какое дело случилось!", а потом думается и еще:"эх, руки-то коротки!..
Резон — не резон; не резон — и опять резон.
Вот вокруг этих-то бесплодных терминов и вертится жизнь,
как белка в колесе.
И
вот теперь, спустя много-много лет, благодаря случайному одиночеству, точно струя молодости на меня хлынула. Дай, думаю, побегаю,
как в старину бывало.