Опять в руки перо — и к вечеру статья готова. Рано утром на другой день она была уже у Менандра с новым запросом:"Не написать ли еще статью:"Может ли быть совмещен
в одном лице промысел огородничества с промыслом разведения козлов?"Кажется, теперь самое время!"К полудню — ответ:"Сделай милость! присылай скорее!"
Итак, работа у меня кипела. Ложась на ночь, я представлял себе двух столоначальников, встречающихся на Невском. — А читали ли вы, батюшка, статью:"Может ли быть совмещен
в одном лице промысел огородничества с промыслом разведения козлов?"? — спрашивает один столоначальник.
Неточные совпадения
Тут были: и Петр Иваныч, и Тертий Семеныч, и сам представитель «высшего
в империи сословия», Александр Прокофьич (он же «Прокоп Ляпунов») с супругой, на
лице которой читается только
одна мысль: «Alexandre! у тебя опять галстух набок съехал!» Это была ужаснейшая для меня минута.
Один принимает у себя другого и думает: «С каким бы я наслаждением вышвырнул тебя, курицына сына, за окно, кабы…», а другой сидит и тоже думает: «С каким бы я наслаждением плюнул тебе, гнусному пыжику,
в лицо, кабы…» Представьте себе, что этого «кабы» не существует — какой обмен мыслей вдруг произошел бы между собеседниками!
— Messieurs, — говорил он, — по желанию некоторых уважаемых
лиц, я решаюсь передать на ваш суд отрывок из предпринятого мною обширного труда «об уничтожении». Отрывок этот носит название «Как мы относимся к прогрессу?», и я помещу его
в передовом нумере
одной газеты, которая имеет на днях появиться
в свет…
Но всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект умещаются на
одном листе, написанном очень разгонистою рукой! Как мало нужно, чтоб заставить воссиять
лицо добродетели!
В особенности же кратки заключения, к которым приходит автор. Вот они...
В другой раз, за обедом у
одного из почетнейших
лиц города, я услышал от соседа следующий наивный рассказ о двоеженстве нашего амфитриона.
Что он
в одном своем
лице соединяет и Корытникова, и Иванова, и Федула Долгомостьева, и Прохожего, и Проезжего и т. д.
Раз вступивши на скользкий путь сплетен и припоминаний, бог знает до чего бы мы могли дойти, но, к счастью, мы не успели еще пустить друг другу
в лицо ни"хамами", ни"клопами", ни
одним из тех эпитетов, которыми так богата"многоуважаемая"редакция"Старейшей Русской Пенкоснимательницы", как
в мой нумер влетел Веретьев.
Европа давно уже изменила
лицо свое;
одни мы, русские, остаемся по-прежнему незыблемы, счастливы и непреоборимы…
В Европе, вследствие безначалия, давно есть нечего, а у нас, по-прежнему, всего
в изобилии. Идя постепенно, мы дожили до того, что даже Верхотурье увидело гласный суд
в стенах своих. Благо, Уральский хребет перейден, а там до Восточного океана уж рукой подать!
Еще тогда она заметила, что это человек особенный и особенно смотрит на нее, и заметила это невольно поражающее соединение
в одном лице суровости, которую производили торчащие волосы и нахмуренные брови, детской доброты и невинности взгляда.
— Это не то, что понравилось, это какой-то трепет гражданский произвело во мне; и вы знаете ли, что у нас следователь
в одном лице своем заключает и прокурора иностранного, и адвоката, и присяжных, и все это он делает один, тайно в своей коморе.
А Ноздрев, с тех пор, как удачный донос сделал, только о том и мечтает, как бы местечко смотрителя или эконома получить, особливо ежели при сем и должность казначея
в одном лице сопрягается. Получив эту должность, он годик-другой будет оправдывать доверие, а потом цапнет куш тысяч в триста, да и спрячет его в потаенном месте. Разумеется, его куда следует ушлют, а он там будет жить да поживать, да процентики получать.
Неточные совпадения
Городничий (
в сторону, с
лицом, принимающим ироническое выражение).
В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с
одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся
в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся
одна к другой с самым сатирическим выраженьем
лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные.
Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не
один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали:
в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали. И так как на
лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь
в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом
в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы —
один шаг.
Но река продолжала свой говор, и
в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали
лицом к
лицу два бреда:
один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.