Неточные совпадения
—
Ну, и нам подавай шабли,
а потом и до «всякого» доберемся!
—
Ну,
а теперь пора и отдохнуть! — возглашает Прокоп, — да что, впрочем, не выпить ли на ночь прощеную!
—
Ну,
а дальше… есть виды?
— Что вы! да ведь это целая революция! —
А вы как об этом полагали! Мы ведь не немцы, помаленьку не любим! Вон головорезы-то, слышали, чай? миллион триста тысяч голов требуют,
ну,
а мы, им в пику, сорок миллионов поясниц заполучить желаем!
— Зайти разве? — пригласил Прокоп, — ведь я с тех пор, как изюмскую-то линию порешили, к Елисееву — ни-ни!
Ну его!
А у Доминика, я вам доложу, кулебяки на гривенник съешь да огня на гривенник же проглотишь — и прав! Только вот мерзлого сига в кулебяку кладут — это уж скверно!
—
А уж ежели, — продолжал между тем Прокоп, — ты от этих прожектов запьешь, так, значит, линия такая тебе вышла. Оно, по правде сказать, трудно и не запить. Все бить да сечь, да стрелять… коли у кого чувствительное сердце —
ну просто невозможно не запить!
Ну,
а ежели кто закалился — вот как я, например, — так ничего. Большую даже пользу нахожу. Светлые мысли есть ей-богу!
—
Ну, это уж ты трудись,
а я — слуга покорный! Думать там! соображать! Какая же это будет жизнь, коли меня на каждом шагу думать заставлять будут? Нет, брат, ты прост-прост,
а тоже у тебя в голове прожекты… тово! Да ты знаешь ли, что как только мы начнем думать — тут нам и смерть?!
—
Ну,
а ежели вред, стало быть, как следует, по-твоему, поступить?
— Вот тоже: какой-то „английский писатель Стуарт“… черт его знает, кто он таков!
Ну, да и Токевиль… воля твоя,
а вряд ли он так говорил!
Теперь же, хотя я и говорю:
ну, слава богу! свершились лучшие упования моей молодости! — но так как на душе у меня при этом скребет, то осуществившиеся упования моей юности идут своим чередом,
а сны — своим.
—
Ну, брат, уж нечего тут очки-то вставлять! — ораторствовал Прокоп, уж всякому ведь известно, как ты дядю-то мертвого под постель спрятал,
а на место его другого в колпаке под одеяло положил! Чтобы свидетели, значит, под завещанием подписались, что покойник, дескать, в здравом уме и твердой памяти… Штукарь ведь ты!
Ну-с, и в другое время неприятно, знаете, этакую конфету получить,
а у них, кроме того, еще бал на другой день в подгородном имении на всю губернию назначен-с.
—
Ну да, держи карман — миллионщики! В прежнее время — это точно: и из помещиков миллионщики бывали!
а с тех пор как прошла над нами эта сипация всем нам одна цена: грош! Конечно, вот кабы дали на концессии разжиться —
ну тогда слова нет; да и тут подлец Мерзавский надул!
— И кто же бы на моем месте не сделал этого! — бормотал он, — кто бы свое упустил! Хоть бы эта самая Машка или Дашка —
ну, разве они не воспользовались бы?
А ведь они, по настоящему-то, даже и сказать не могут, зачем им деньги нужны! Вот мне, например…
ну, я… что бы, например…
ну, пятьдесят бы стипендий пожертвовал… Театр там"Буфф", что ли… тьфу!
А им на что? Так, жадность одна!
—
Ну, брат, причина там или не причина,
а надо нам от него освободиться!
—
Ну, хорошо. Положим. Поддели вы меня — это так. Ходите вы, шатуны, по улицам и примечаете, не сблудил ли кто, — это уж хлеб такой нынче у вас завелся. Я вот тебя в глаза никогда не видал,
а ты мной здесь орудуешь. Так дери же, братец, ты с меня по-божески,
а не так, как разбойники на больших дорогах грабят! Не все же по семи шкур драть,
а ты пожалей!
Ну, согласен на десяти тысячах помириться? Сказывай! сейчас и деньги на стол выложу!
— Фофан ты — вот что! Везде-то у вас порыв чувств, все-то вы свысока невежничаете,
а коли поближе на вас посмотреть — именно только глупость одна!
Ну, где же это видано, чтобы человек тосковал о том, что с него денег не берут или в солдаты его не отдают!
— Что нельзя-то? Ты не грозись на меня,
а сказывай прямо: отчего ты не просишь, чтобы тебя, по примеру"других", пороли?
Ну, говори! не виляй!
—
Ну,
а я"Маланьи"не писал и никакой земли безвозмездно не отдавал,
а потому, как оно там — не знаю. И поронцы похулить не хочу, потому что без этого тоже нельзя. Сечь — как не сечь; сечь нужно! Да сам-то я, друг ты мой любезный, поротым быть не желаю!
— Донон — это само собой. Я бы и в Париж скатал — это тоже само собой.
Ну,
а и кроме того… Вот у меня молотилка уж другой год не молотит…
а там, говорят, еще жнеи да сеноворошилки какие-то есть! Это, брат, посерьезнее, чем у Донона текущий счет открыть.
— Уж как бы не хорошо! Ты пойми, ведь теперь хоть бы у меня земля…
ну, какая это земля? Ведь она холодная!
Ну, может ли холодная земля какой-нибудь урожай давать?
Ну,
а тогда бы…
—
Ну видишь ли! Сидим мы себе да помалчиваем; другой со стороны посмотрит:"Вот, скажет, бесчувственные!"
А мы вдруг возьмем да и вскочим: бери все!
— С тебя что возьмут? — продолжал я, —
ну, триста, четыреста рублей,
а жалованья-то две-три тысячи положат!
А им ведь никогда никакого жалованья не положат,
а все будут брать! все брать!
— Еще бы. Я сам видел дерево, буквально обремененное плодами.
Ну, все равно, что у нас яблоки, или, вернее, даже не яблоки,
а рябина.
— Ты не знаешь, как они меня истязают! Что они меня про себя писать и печатать заставляют!
Ну, вот хоть бы самая статья"О необходимости содержания козла при конюшнях" —
ну, что в ней публицистического!
А ведь я должен был объявить, что автор ее, все тот же Нескладин, один из самых замечательных публицистов нашего времени! Попался я, брат, — вот что!
— Кто? я-то хочу отнимать жизнь? Господи! да кабы не клятва моя! Ты не поверишь, как они меня мучают! На днях — тут у нас обозреватель один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его —
ну, точно в отхожем месте часа два просидел! Троша у него за душой нет,
а он так и лезет, так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем? по какому случаю? Недели две я его уговаривал, так нет же, он все свое: нет, говорит, вы клятву дали! Так и заставил меня напечатать!
А ну-ко еще! еще, милый, еще! — восклицаете вы, мысленно натуживаясь вслед за пенкоснимателем.
—
А вот еще сомневаются в существовании души!
Ну, мог ли бы случиться такой факт, если б души не было? Но что за причина, что он покусился на самоубийство?
— Ну-с, стоим мы этак в Яжелбицах,
а в это время, надо вам сказать, рахинские крестьяне подняли бунт за то, что инженеры на их село шоссе хотели вести.
—
Ну, вот видите! Не лгу же я! Да и зачем лгать, коли сам собственными глазами все видел! Только вот, смотрю я, солнышко-то уж книзу идет,
а нам в тот же день надо было покончить с Рахиным, чтобы разом, знаете, раздавить гидру — да и шабаш!
— Ну-с, только вот и говорит мой полковник смотрителю: нет, говорит, старик! мне, говорит, надо к двум часам вот эту гору взять,
а к пяти часам чтобы в Рахино! Когда там покончим, тогда и уху к вам есть прибудем.
А вы, господа, изволите ли знать Яжелбицкую-то гору?
— Ответивши таким манером смотрителю, покойный улыбнулся этак и говорит солдатикам:"
А что, ребята, к пяти часам будем в Рахине?"
Ну, разумеется: ради стараться! Сейчас — барабаны! Песенники вперед! на приступ! гора к черту! — и к пяти часам у нас уж кипел горячий бой под Рахиным! К шести часам гидра была при последнем издыхании,
а в девять полковник уж был в Яжелбицах и говорил мне:
ну, теперь я надеюсь, что и ты не скажешь, что я ухи не заслужил? И скушал разом целых три тарелки!
—
Ну, нет так нет — не в том штука!
А вот мы в святого духа верим,
а вы, немцы, не верите!
—
Ну, между нами-то, пожалуй, сейчас его и нет! Это, брат, враки!
А вот, что вы в Николая Чудотворца не верите — это верно!
—
Ну, вот, и спасибо! Вздремнем часок, другой,
а там и опять марш!
— Вчера из губернии письмо получил. Читал, вишь, постоянно"Московские ведомости",
а там все опасности какието предрекают: то нигилизм, то сепаратизм…
Ну, он и порешил. Не стоит, говорит, после этого на свете жить!
— Да, и от чего стал задумываться… от"Петербургских ведомостей"! С реформами там нынче все поздравляют,
ну вот он читал-читал, да и вообрази себе, что идет он по длинномудлинному коридору,
а там, по обеим сторонам, все пеленки… то бишь все реформы развешены! Эхма! чья-то теперь очередь с ума сходить!
— Не за штатом,
а просто ни при чем.
Ну, скажи на милость, кабы у тебя свое дело было,
ну, пошел ли бы ты генерала хоронить? Или опять эти Минералы, —
ну, поехал ли бы ты за семь верст киселя есть, кабы у тебя свой интерес под руками был?
—
Ну, стало быть, в Шато-де-Флер поедем,
а уж туда либо сюда — не минешь ехать.
— Этот маху не даст!
Ну,
а эти… которые с ним… кто такие?
— Постараюсь-с. Но не скрываю от себя, что задача будет трудная, потому что зло слишком глубоко пустило корни… Ну-с,
а скажите, и лес в вашей губернии растет?
— Даже климат, — говорил он, — и тот против прежнего хуже стал! Помещиков обидели —
ну, они, натурально, все леса и повырубили! Дождей-то и нет. Месяц нет дождя, другой нет дождя — хоть ты тресни!
А не то такой вдруг зарядит, что два месяца зги не видать! Вот тебе и эмансипация!
Но идти не самому,
а чтоб извозчик вез, Вот и теперь на нем и рубашка криво сидит, и портфель из-под мышки ползет…
ну, где ему усидеть в статистике!
—
Ну…
а вы, Берсенев! — обратился я к Берсеневу, заметив, что оборот, который принял наш разговор, не нравится Кирсанову.
"
Ну, брат, не усидеть тебе в статистике!" — мысленно повторил я и вскинул глазами вперед. О, ужас! передо мной стоял Рудин,
а за ним, в некотором отдалении, улыбался своею мягкою, несколько грустной улыбкою Лаврецкий.
— Благодарю вас. Она здорова и здесь со мною в Петербурге. Знаете, здесь и Изомбар и Андрие…
ну,
а в нашем Малоархангельске… Милости просим к нам; мы в"Hotel d'Angleterre"; жена будет очень рада вас видеть.
—
Ну да, делегат от Балашовского уезда… что ж дальше!
А вы, небось, думали, что я испугаюсь! Я, батюшка, ничего не испугаюсь! Мне, батюшка, черт с ними — вот что!
— Еще бы!
Ну, разумеется, экстренный train [поезд.] на наш счет; в Москве каждому гостю нумер в гостинице и извозчик; первый день — к Иверской, оттуда на политехническую выставку,
а обедать к Турину; второй день — обедня у Василия Блаженного и обед у Тестова; третий день — осмотр Грановитой палаты и обед в Новотроицком.
А потом экстренный train к Троице, в Хотьков… Пение-то какое, мой друг! Покойница тетенька недаром говаривала: уж и не знаю, говорит, на земле ли я или на небесах! Надо им все это показать!