Неточные совпадения
„Батюшка, Демьян Иваныч,
так и
так, помоги!“ Выслушает Демьян Иваныч, посмеется начальнически: „Вы, мол, сукины дети, приказные, и деньгу-то сколотить не умеете, всё в кабак да в карты!“ А потом и
скажет: „Ну, уж нечего делать, ступай в Шарковскую волость подать сбирать“.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам
скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли,
так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
— Ох, уж и не говорите! на
таком деле попался, что совестно
сказать, — на мертвом теле.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и день и другой — есть рыба, да все не
такая, как надо: то с рыла вся в именинника вышла,
скажут: личность; то молок мало, то пером не выходит, величественности настоящей не имеет.
И подлинно, грех
сказать, чтоб он ее не любил, а больше
так все об ней одной и в мыслях держал.
Только мне и самому будто досадно стало, что вот из-за скотов, можно
сказать, бессловесных
такое поношение претерпеть должен…
— Ну
так то-то же! —
сказал Дмитрий Борисыч и хотел было погрозить пальцем, по подобию его высокородия, но, должно быть, не изловчился, потому что Алексеев засмеялся.
Ну, если да они
скажут, что «я, дескать, с
такими канальями хлеба есть не хочу!» — а этому ведь бывали примеры.
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, —
сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал…
Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают,
так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.
— Убийство, конечно, вещь обыкновенная, это, можно
сказать, каждый день случиться может… а голова! Нет, ты пойми меня, ты вникни в мои усилия! Голова, братец, это,
так сказать, центр, седалище…
В это время жена уездного судьи, не выражавшая доселе никаких знаков неудовольствия, считает возможным, в знак сочувствия к Степаниде Карповне, пустить в ход горькую улыбку, давно созревшую в ее сердце. Но Дмитрий Борисыч ловит эту улыбку,
так сказать, на лету.
— Но я, однако, принял свои меры! Я
сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб была отыскана голова! Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг
такая неприятность! Головы найти не могут! Да ведь где же нибудь она спрятана, эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
— Да-с; это
так, это точно, что блудный сын — черт побери! Жизнь моя,
так сказать, рраман и рраман не простой, а этак Рафаила Михайлыча Зотова [11], с танцами и превращениями и великолепным фейерверком — на том стоим-с! А с кем я имею удовольствие беседовать?
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то
сказать, я с малолетства
такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
В суждениях своих, в особенности о лицах, Порфирий Петрович уклончив; если иногда и
скажет он вам «да», то вы несомненно чувствуете, что здесь слышится нечто похожее на «нет», но
такое крошечное «нет», что оно придает даже речи что-то приятное, расслабляющее.
Напротив того, он охотно позволит себе, выходя с карты, выразиться: «Не с чего,
так с бубен», или же, в затруднительных случаях, крякнуть и
сказать: «Тэ-э-кс».
Стала она сначала ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да
такой милосердый, да добрый; живейшее, можно
сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром месте.
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться
сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в
такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
Чин у Порфирия Петровича был уж изрядный, женился он прилично; везде принят, обласкан и уважен; на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у него в доме бывает:
скажите на милость, ну, след ли
такой, можно
сказать, особе по уши в грязи барахтаться!
Она очень умна и приветлива, а добра
так, что и
сказать нельзя, и между тем — странное дело! — в городе ее не любят, или, лучше
сказать, не то что не любят, а как-то избегают.
Несмотря на всю грубость и,
так сказать, вещественность этой лести, княжна поддалась ей: до того в ней развита была потребность фимиамов.
Княжна мгновенно,
так сказать гальванически, была посвящена во псе мелочи губернской закулисной жизни.
Статский советник Фурначев оскорбился; он справедливо нашел, что в Крутогорске столько губернских секретарей, которые,
так сказать, созданы в меру Емельяна, что странно и даже неприлично возлагать
такое поручение на статского советника.
— Ты
сказал: становым — хорошо! Следовательно, и действуй
таким манером, чтоб быть тебе становым. А если, брат, будешь становым, возьми меня к себе в письмоводители! Мне, брат, что мне хлеба кусок да место на печке! я брат, спартанец! одно слово, в шкапу три месяца выжил!
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, — как же вы не понимаете? Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий… Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
— Нет,
так… я хотела, кажется,
сказать какую-то глупость… вы не знаете, отчего здесь всегда пахнет скукой?
— Я, брат Петр Федорыч,
так тебе
скажу, — продолжает Николай Тимофеич, — что хотя, конечно, я деньгами от Пазухина заимствуюсь, а все-таки, если он меня, окроме того, уважать не станет,
так я хоша деньги ему в лицо и не брошу, однако досаду большую ему сделаю.
—
Скажите, пожалуйста, в ваших местах
таких процессий не бывает? — спрашивает Дарья Михайловна.
Загржембович масляно взирает на Дарью Михайловну, которая, с своей стороны, чувствуя, что комплимент сказан ей,
так сказать, в упор, впадает по этому поводу в задумчивость и предается самым сладостнейшим мечтаниям.
— Это именно удивления достойно-с! — продолжал философствовать писарь, — сколько их тут через все лето пройдет, и даже никакой опаски не имеют! Примерно,
скажем хочь про разбойников-с; разбойник, хошь ты как хошь, все он разбойник есть, разбойничья у него душа… но эвтому самому и называется он кровопийцею…
так и разбойника даже не опасаются-с!
— Эх, Антон Пименыч! все это анекдот один, —
сказал писарь, — известно, странники оттелева приходят,
так надо же побаловать языком, будто как за делом ходили…
—
Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно
так, что бывают на свете
такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
—
Так, похвальбишка какая-нибудь! —
сказал писарь, но Пименыч даже не обратил на него внимания и продолжал...
— Так-с… а нечего нонче
сказать: на богомолье много господ ездит, а черного народу да баб
так и ужасти сколько!
— А что, Демьяныч, видно, на квас-то скупенек, брат, стал? — говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать,
так и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да
скажи, что ямщикам, мол, на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна,
сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не бог,
так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит!
— Да уж я не знаю, Прохор Семеныч, как вам
сказать, а все-таки как-то лучше, как большой самовар есть…
— Так-с… Это справедливо, сударь, что народ глуп… потому-то он, как бы
сказать, темным и прозывается…
— Ах, папа, вы все-таки говорите «холоднего»!.. Точно вам не все равно
сказать: «холодного»?
— Пора, однако ж, и на боковую! — возглашает Хрептюгин. — Ты разбуди меня, Парамоныч, часа через два, да смотри, буди полегоньку… Да
скажи ямщикам, чтобы они все эти бубенчики сняли… благородные люди
так не ездят!
Надобно
сказать, что Аким звал меня
таким образом еще в то время, когда, бывало, я останавливался у него, ребенком, проезжая домой на каникулы и с каникул в гимназию.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной,
так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг
скажет:"Я,
скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
И
таким, сударь, родом, в одну, можно
сказать, ночь лишилась я и Федора Гаврилыча и всего моего имущества!
И жила я у ней
таким манером лет пять, и точно, грех
сказать, кроме хорошего, обиды от нее никакой не видала.
Но, достигши
таким манером законных лет, выказали оне при этом чувства совершенно не господские, а скорее, как бы
сказать, холопские.
Забиякин. Но, сознайтесь сами, ведь я дворянин-с; если я, как человек, могу простить, то, как дворянин, не имею на это ни малейшего права! Потому что я в этом случае,
так сказать, не принадлежу себе. И вдруг какой-нибудь высланный из жительства, за мошенничество, иудей проходит мимо тебя и смеет усмехаться!
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею,
так мне
такие истории… знаете ли, что я вам
скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть,
так даже кровь в тебе кипит:
такая это отвратительная картина!
Живновский. У меня дело верное. Жил я, знаете, в Воронежской губернии, жил и, можно
сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков — вот, я вам доложу, душа-то! — «скатай-ко, говорит, в Крутогорск; там, говорит, винцо тенериф есть —
так это точно мое почтение
скажешь!» — ну, я и приехал!