Неточные совпадения
В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего в полуночи [1](
Смотри Примечания 1 в конце книги); но ни те, ни другие, ни третьи
не искренни; это так, façon de parler, [манера говорить (франц.).] потому что рот у нас
не покрыт.
Случается, что его превосходительство
не совсем благосклонно
смотрит на эти поклонения, находя, что они вообще
не относятся к делу, но духа времени изменить нельзя: «Помилуйте, ваше превосходительство, это нам
не в тягость, а в сладость!»
Брали мы, правда, что брали — кто богу
не грешен, царю
не виноват? да ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то
не брать, да и дела
не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче,
посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия, а дела
не видно, и мужичок —
не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает пуще прежнего.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку
не лезет.
Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Повоют-повоют, да и начнут шептаться, а через полчаса,
смотришь, и выйдет всем одно решенье: даст кто целковый — ступай домой, а
не даст, так всю руку напрочь.
— То-то же!
смотри, чтоб у меня теперь лошади… ни-ни… никуда… понимаешь! даже на пожар
не сметь… слышишь? везде брать обывательских, даже для барышень!..
— Помню, господин Желваков! будем, будем, господин Желваков! Кшецынский! и ты, братец, можешь с нами!
Смотри же,
не ударь лицом в грязь: я люблю, чтоб у меня веселились… Ну, что новенького в городе? Как поживают пожарные лошадки?
Мы рассуждаем в этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие и, к тому же, приладились к губернии так, что она нам словно жена; и климат, и все, то есть и то и другое, так хорошо и прекрасно, и так все это славно, что вчуже даже мило
смотреть на нас, а нам-то, пожалуй, и умирать
не надо!
— Ну, теперь марш! можешь спать! да
смотри, у меня
не зевать — понимаешь?
Подпоручик
смотрел не весело; на нем висела шинель довольно подозрительного свойства, а сапоги были, очевидно,
не чищены с самого приезда в Крутогорск.
И в школу ходить начал, способности показал отменные; к старику благодетелю все ластится, тятькой его называет, а на своего-то отца на пьяного уж и
смотреть не хочет.
По двадцатому году сам исправник его Порфирием Петровичем звать начал, а приказные —
не то чтоб шлепками кормить, а и посмотреть-то ему в глаза прямо
не смеют.
Все здесь было как-то
не по ней: общество казалось тяжелым и неуклюжим; в домах все
смотрело неопрятно; грязные улицы и деревянные тротуары наводили уныние; танцевальные вечера, которые изредка назначались в «благородном» собрании, отличались безвкусием, доходившим до безобразия…
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна
смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто
не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Княжна даже
не глядела на своего обожателя; она вся сосредоточилась в себе и
смотрела совсем в другую сторону.
В провинции лица умеют точно так же хорошо лгать, как и в столицах, и если бы кто
посмотрел в нашу сторону, то никак
не догадался бы, что в эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами являлись оскорбленная гордость и жгучее чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий человеческих.
— А мы так вот тутошние, — говорит она, шамкая губами, — верст за сто отселева живем… Человек я старый, никому
не нужный, ни поробить, ни в избе
посмотреть… Глазами-то плохо уж вижу; намеднись, чу, робенка — правнучка мне-то — чуть в корыте
не утопила… Вот и отпустили к угоднику…
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха
смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало быть, ценят же!.. А за что?
не за вертопрашество-с!
—
Посмотрите на эту толпу, одетую в пестрые праздничные свои наряды, — продолжает генеральша,
не обратив внимания на комплимент своего усердного поклонника, — mais je vous demande un peu, si ce n'est pas joli?
— Да ты что ж ничего
не говоришь! ты
посмотри, каковы оси-то!.. глупая!
К изучению французского языка и хороших манер
не имеет он ни малейшего пристрастия, а любит больше
смотреть, как деньги считают, или же вот заберется к подвальному и
смотрит, как зеленое вино по штофикам разливают, тряпочкой затыкают, да смолкой припечатывают.
— Пора, однако ж, и на боковую! — возглашает Хрептюгин. — Ты разбуди меня, Парамоныч, часа через два, да
смотри, буди полегоньку… Да скажи ямщикам, чтобы они все эти бубенчики сняли… благородные люди так
не ездят!
Ну, я на него
смотрю, что он ровно как обеспамятел:"Ты что ж, мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю,
не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и говорит: вот, говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
—
Смотри же ты, шажком поезжай, баловства им делать
не надо! А коли фордыбачить станут, так остановись середь поля, отложи лошадей, да и шабаш!
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время,
смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать,
не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
Первое дело, что избил меня в то время ужаснейшим образом, за то будто бы, что я
не в своем виде замуж за него вышла; да это бы еще ничего, потому что, и при строгости мужниной, часто счастливые браки бывают; а второе дело, просыпаюсь я на другой день,
смотрю, Федора Гаврилыча моего нет; спрашиваю у служанки: куда девался, мол, Федор Гаврилыч? отвечает: еще давеча ранехонько на охоту ушли.
То есть вы
не думайте, чтоб я сомневался в благородстве души вашей — нет! А так, знаете, я взял бы этого жидочка за пейсики, да головенкой-то бы его об косяк стук-стук… Так он, я вам ручаюсь, в другой раз
смотрел бы на вас
не иначе, как со слезами признательности… Этот народ ученье любит-с!
Живновский. Тут, батюшка, толку
не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только
не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие истории… знаете ли, что я вам скажу? как
посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Только вы,
смотрите,
не выдавайте меня!
Хоробиткина. Потому что женщина все эти чувства бессравнительнее понимать может… ну, опять и то, что женщина, можно сказать, живет для одной любви, и кажется, нет еще той приятности, которою
не пожертвовала бы женщина, которая очень сильно влюблена. (
Смотрит томно на Налетова.)
Разбитной. Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [
не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну,
посмотрите на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть
не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком больше доме
не бываю, кроме дома князя… Нет, как ни говорите, чистота крови — это ничем
не заменимо…
Но Гиршель, проходя мимо,
не внял долгу совести и словам закона, повелевающего оставлять мирным гражданам беспрепятственно предаваться невинным занятиям, и, тая на меня злобу,
посмотрел на нашу сторону и презрительно улыбнулся.
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «Ты у меня
смотри, Александра Александрыч, на попятный
не вздумай; я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!» Вот оно и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят;
не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из тебя тремя обедами выйдет, да чего и во сне-то
не видал, пожалуй, в счет понапишут.
Выгоняют-выгоняют нашего брата, выгоняют, кажется, так, что и места нигде
не найдешь, а
смотришь: все-таки место свято пусто
не будет; куда! на одно-то место человек двадцать лезет.
Гирбасов. Уж известно, какие у ней чувства; у меня эти чувства-то вот где сидят (показывает на затылок). Что ни девять месяцев —
смотришь, ан и пищит в углу благословение божие, словно уж предопределение али поветрие какое. Хочешь
не хочешь, а
не отвертишься.
Змеищев (зевая). Ну, а коли так, разумеется, что ж нам
смотреть на него, выгнать, да и дело с концом. Вам, господа, они ближе известны, а мое мнение такое, что казнить никогда
не лишнее; по крайней мере, другим пример. Что, он смертоубийство, кажется, скрыл?
Рыбушкин. Увести! меня увести! Сашка!
смотри на него! (Указывая на Боброва.) Это ты знаешь ли кто?
не знаешь? Ну, так это тот самый титулярный советник… то есть, для всех он писец, а для Машки титулярный советник.
Не связывайся ты, Сашка, с нею… ты на меня
посмотри: вот я гуляю, и ты тоже гуляй. (Поет.) Во-о-озле речки…
Бобров. Да вы что на него
смотрите, Александр Александрыч. Известно, пьяный человек; он, пожалуй, и ушибет чем ни на есть,
не что с него возьмешь.
Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на него
посмотри; вот он намеднись приходит, дела
не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только
не связался я с тобой! А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь,
не будет по-твоему?
Ижбурдин. А
не дай я ему этого ящика, и невесть бы он мне какой тут пакости натворил! Тут, Савва Семеныч, уж ни за чем
не гонись, ничем
не брезгуй.
Смотришь только ему в зубы, как он над тобой привередничает, словно баба беременная; того ему подай, или нет,
не надо, подай другого. Только об одном и тоскует, как бы ему такое что-нибудь выдумать, чтобы вконец тебя оконфузить.
Ижбурдин. А как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это и мошенничеством, называют и просто расчетом — как на что кто глядит. Оно конечно, вот как тонешь, хорошо, как бы кто тебе помог, а как с другого пункта на дело
посмотришь, так ведь
не всякому же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает, и все ему благополучно сходит: так ему-то за что ж тут терять? Это ведь дело
не взаимное-с.
«Я, говорит, негоциант, а
не купец; мы, говорит, из Питера от Руча комзолы себе выписываем — вот, мол, мы каковы!» Ну-с, отцам-то, разумеется, и надсадно на него
смотреть, как он бороду-то себе оголит, да в кургузом кафтанишке перед людьми привередничает.
Да; жалко, поистине жалко положение молодого человека, заброшенного в провинцию! Незаметно, мало-помалу, погружается он в тину мелочей и, увлекаясь легкостью этой жизни, которая
не имеет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня, сам бессознательно делается молчаливым поборником ее. А там подкрадется матушка-лень и так крепко сожмет в своих объятиях новобранца, что и очнуться некогда.
Посмотришь кругом: ведь живут же добрые люди, и живут весело — ну, и сам станешь жить весело.
Где-то вы, друзья и товарищи моей молодости? Ведете ли, как и я, безрадостную скитальческую жизнь или же утонули в отличиях, погрязли в почестях и с улыбкой самодовольствия
посматриваете на бедных тружеников, робко проходящих мимо вас с понуренными головами? Многие ли из вас бодро выдержали пытку жизни,
не смирились перед гнетущею силою обстоятельств,
не прониклись духом праздности, уныния и любоначалия?
Около обиженного мальчика хлопотала какая-то женщина, в головке и одетая попроще других дам. По всем вероятиям, это была мать Оськи, потому что она
не столько ублажала его, сколько старалась прекратить его всхлипыванья новыми толчками. Очевидно, она хотела этим угодить хозяевам, которые отнюдь
не желали, чтоб Оська обижался невинными проказами их остроумных деточек. Обидчик между тем, пользуясь безнаказанностию, прохаживался по зале, гордо
посматривая на всех.
Мальчуган
смотрит на меня и тихонько посмеивается. Я нахожусь в замешательстве, но внутренно негодую на Гришу, который совсем уж в опеку меня взял. Я хочу идти в его комнату и строгостью достичь того, чего
не мог достичь ласкою, но в это время он сам входит в гостиную с тарелкой в руках и с самым дерзким движением —
не кладет, а как-то неприлично сует эту тарелку на стол. На ней оказывается большой кусок черного хлеба, посыпанный густым слоем соли.
Я счастлив, я ем с таким аппетитом, что старая экономка Варвара с ужасом
смотрит на меня и думает, что я по крайней мере всю страстную неделю ничего
не ел.
Не смыслите, как и себя-то соблюсти, а вот ты на меня
посмотри — видал ли ты эких молодцов?"И знаете, ваше благородие, словами-то он, пожалуй,
не говорит, а так всей фигурой в лицо тебе хлещет, что вот он честный, да образованный, так ему за эти добродетели молебны служить следует.
— А я, ваше благородие, больше к слову-с; однако
не скрою, что вот нынче пошел совсем другой сорт чиновников: всё больше молодые, а ведь, истинно вам доложу,
смотреть на них — все единственно одно огорченье.
Кажется, так бы и расцеловал его: такой он там хитрый да смышленый из бумаги-то
смотрит!"Однако, — говорю я ему, — как бы тебе этак, ваше благородие, бога
не прогневить!"–"А что?"–"Да так, уж больно ты хорошо себя описал, а ведь
посмотреть, так ты дело-то испортил только".