Неточные совпадения
А Гришуха (из понятых) смерть покойника боится,
на пять сажен и подойти-то к нему не
смеет.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку
на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не
замечает.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича, и научи же он мещанинишку: „Поди,
мол, ты к лекарю, объясни, что вот так и так, состою
на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“ И прилагательным снабдили, да таким, знаете, все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой и свидетели, и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да и все тут.
А он, по счастью, был
на ту пору в уезде,
на следствии, как раз с Иваном Петровичем. Вот и дали мы им знать, что будут завтра у них их сиятельство, так имели бы это в предмете, потому что вот так и так, такие-то,
мол, их сиятельство речи держит. Струсил наш заседатель, сконфузился так, что и желудком слабеть начал.
Само собой, следствие; ну, невзначай так невзначай, и суд уездный решил дело так, что предать,
мол, это обстоятельство воле божьей, а мужика отдать
на излечение уездному лекарю.
— Вы,
мол, так и так, платили старику по десяти рублев, ну а мне, говорит, этого мало: я, говорит,
на десять рублев наплевать хотел, а надобно мне три беленьких с каждого хозяина.
Через неделю, глядь, что ни
на есть к первому кожевенному заводчику с обыском: „Кожи-то,
мол, у тебя краденые“. Краденые не краденые, однако откуда взялись и у кого купил, заводчик объясниться не мог.
Человек этот был паче пса голодного и Фейером употреблялся больше затем, что,
мол, ты только задери, а я там обделаю дело
на свой манер.
— То-то же! смотри, чтоб у меня теперь лошади… ни-ни… никуда… понимаешь! даже
на пожар не
сметь… слышишь? везде брать обывательских, даже для барышень!..
— Спят,
мол; известно,
мол, что им делать, как не спать! ночью едем — в карете спим, днем стоим —
на квартере спим.
Долго ли, коротко ли, а стали
на селе
замечать, что управительский сын и лег и встал все у пономарицы. А она себе
на уме, видит, что он уж больно голову терять начал, ну, и попридерживать его стала.
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба, дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась
на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и
поместил в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Земский суд в такой порядок привел, что сам губернатор
на ревизии, как ни ковырял в книгах, никакой провинности
заметить не мог; с тем и уехал.
Ощутил лесной зверь, что у него
на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да
на другой день все это опишет: «Помнишь ли,
мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Княжна любит детей. Часто она затевает детские вечеринки и от души занимается маленькими своими гостями. Иногда случается ей посадить себе
на колени какого-нибудь туземного малютку; долго она нянчится с ним, целует и ласкает его; потом как будто задумается, и вдруг начнет целовать, но как-то болезненно, томительно. «Ишь как ее разобрало! — глубокомысленно
замечают крутогорцы, — надо, ох, надо Антигоне мужа!»
Замечу мимоходом, что Марья Ивановна очень хорошо знает это обстоятельство, но потому-то она и выбрала Анфису Петровну в поверенные своей сплетни, что, во-первых, пренебрежение мсьё Щедрина усугубит рвение Анфисы Петровны, а во-вторых, самое имя мсьё Щедрина всю кровь Анфисы Петровны мгновенно превратит в сыворотку, что также
на руку Марье Ивановне, которая, как дама от природы неблагонамеренная, за один раз желает сделать возможно большую сумму зла и уязвить своим жалом несколько персон вдруг.
— Еще бы он
посмел! — вступается супруга Николая Тимофеича, повисшая у него
на руке, — у Николая Тимофеича и дела-то его все — стало быть, какой же он подчиненный будет, коли начальников своих уважать не станет?
Вероятно, Пименыч
замечает это, потому что глядит
на меня как-то особенно ласково и весело.
— А что, Демьяныч, видно,
на квас-то скупенек, брат, стал? — говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать, так и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да скажи, что ямщикам,
мол,
на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
Нередко также обмолвливается она неприятными словами, вроде «взопреть»,"упаточиться", «тошнехонько» и т. п., и если это бывает при Иване Онуфриче, то он
мечет на нее столь суровые взгляды, что бедная мгновенно утрачивает всю свою сановитость, теряется и делается способною учинить еще более непростительную в образованном обществе обмолвку.
Ну, я
на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"Ты что ж,
мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и говорит: вот, говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Так я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"Ты, говорит, делить нас захотел, так я, говорит, тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как ты,
мол, не дай бог, кончишься, так
на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Обидит, сударь, это уж я вижу, что беспременно обидит! Жалко, уж и как жалко мне Иванушка! Пытал я тоже Кузьму-то Акимыча вразумлять!"Опомнись,
мол, говорю, ты ли меня родил, или я тебя родил? Так за что ж ты меня
на старости-то лет изобидеть хочешь!"
Первое дело, что избил меня в то время ужаснейшим образом, за то будто бы, что я не в своем виде замуж за него вышла; да это бы еще ничего, потому что, и при строгости мужниной, часто счастливые браки бывают; а второе дело, просыпаюсь я
на другой день, смотрю, Федора Гаврилыча моего нет; спрашиваю у служанки: куда девался,
мол, Федор Гаврилыч? отвечает: еще давеча ранехонько
на охоту ушли.
Забиякин. Но, сознайтесь сами, ведь я дворянин-с; если я, как человек, могу простить, то, как дворянин, не имею
на это ни малейшего права! Потому что я в этом случае, так сказать, не принадлежу себе. И вдруг какой-нибудь высланный из жительства, за мошенничество, иудей проходит мимо тебя и
смеет усмехаться!
Забиякин (с сладкою улыбкою и жмуря глаза). Извините меня, Александр Петрович, но я не имею права, я не осчастливлен доверенностью князя. (Показывает
на дверь, ведущую во внутренние покои, как бы желая сказать, что он не
смеет войти туда.)
Малявка. Ну! вот я и говорю, то есть, хозяйке-то своей: «Смотри,
мол, Матренушка, какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну, и ничего опять,
на том и стали, что больно уж коровушка-то хороша. Только
на другой же день забегает к нам это сотский."Ступай, говорит, Семен: барин [В некоторых губерниях крестьяне называют станового пристава барином. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)]
на стан требует". Ну, мы еще и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «Пошто,
мол, становому
на стан меня требовать!..»
Малявка. Только я ему говорю: помилосердуйте,
мол, Яков Николаич, как же,
мол, это возможно за целковый коровушку продать! у нас,
мол, только и радости! Ну, он тутотка тольки посмеялся: «ладно», говорит… А
на другой, сударь, день и увели нашу коровушку
на стан. (Плачет.)
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни
на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть
на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же,
мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Дернов. То-то вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет
на ровную-то дорогу, ну и норовит все
на других выместить. Я, говорит, плясал, ну, пляши же теперь ты, а мы,
мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова ты там штуки разные выкидывать будешь.
Да и чиновник там такой есть, что
на кажной тебе станции словно в зубы тычет: «Ты,
мол, за честь почитай, что сподобил тебя создатель
на почте ехать!» Станешь это лошадей торопить, ну, один только и есть ответ ото всех: «Подождешь,
мол, борода, не великого чина птица».
«Я, говорит, негоциант, а не купец; мы, говорит, из Питера от Руча комзолы себе выписываем — вот,
мол, мы каковы!» Ну-с, отцам-то, разумеется, и надсадно
на него смотреть, как он бороду-то себе оголит, да в кургузом кафтанишке перед людьми привередничает.
Да с тех-то пор и идет у них дебош: то женский пол соберет, в горнице натопит, да в чем есть и безобразничает, или зазовет к себе приказного какого ни
на есть ледящего: «Вот, говорит, тебе сто рублев, дозволь,
мол, только себя выпороть!» Намеднись один пьянчужка и согласился, да только что они его, сударь, выпустили, он стал в воротах, да и кричит караул.
Насилу уж городничий дело сладил, что
на пяти стах помирились: «Не хочу, говорит, давай тысячу; у меня,
мол, и поличное завсегда при себе».
— Чего, чай,"слава всевышнему"! —
замечает Иван Гаврилыч, — поди, чай, дня три не едал, почтенный! все
на вине да
на вине, а вино-то ведь хлебом заедать надо.
На словах-то он все тебе по пальцам перечтет, почнет это в разные хитрости полицейские пускаться, и такую-то,
мол, он штуку соорудит, и так-то он бездельника кругом обведет, — а как приступит к делу, — и краснеет-то, и бледнеет-то, весь и смешался.
Вот-с и говорю я ему: какая же,
мол, нибудь причина этому делу да есть, что все оно через пень-колоду идет, не по-божески, можно сказать, а больше против всякой естественности?"А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы,
мол, вы разумели, что подлец подлец и есть, что его подлецом и называть надо, так не
смел бы он рожу-то свою мерзкую
на свет божий казать.
Оказалось, что умертвия тут нет никакого, а последовала смерть от стужи, а рана
на голове оттого,
мол, что упала девка в гололедь и расшибла себе голову.
А между тем посмотрите вы
на наших губернских и уездных аристократов, как они привередничают, как они пыжатся
на обеде у какого-нибудь негоцианта, который только потому и кормит их, чтобы казну обворовать поделикатнее. Фу ты, что за картина! Сидит индейский петух и хвост распустит — ну, не подступишься к нему, да и только! Ан нет! покудова он там распускает хвост, в голове у него уж зреет канальская идея, что как,
мол, не прибавить по копеечке такому милому, преданному негоцианту!
Мы бросились друг другу в объятия; но тут я еще больше убедился, что молодость моя прошла безвозвратно, потому что, несмотря
на радость свидания, я очень хорошо
заметил, что губы Лузгина были покрыты чем-то жирным, щеки по местам лоснились, а в жидких бакенбардах запутались кусочки рубленой капусты. Нет сомнения, что будь я помоложе, это ни в каком случае не обратило бы моего внимания.
Тут я в первый раз взглянул
на него попристальнее. Он был в широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся
на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется,
заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
А провинцияльное простодушие смотрит
на эту толкотню, да только рот разевает: вот,
мол, деловой-то город!
— Так напустили
на себя дурь, —
заметил я, — выдумали, что вам надоело, да и все тут.
— Может быть, может быть, господин Немврод! Это вы справедливо
заметили, что я выдумал. Но если выдумка моя так удачна, что точка в точку приходится по мне, то полагаю, что не лишен же я
на нее права авторской собственности… А! Пашенька-с! и вы тоже вышли подышать весенним воздухом! — прибавил он, отворяя форточку, — знать, забило сердечко тревогу! [64]
— Нельзя, Пашенька! Они вот в Крутогорск поедут, его превосходительству насплетничают, что,
мол, вот, ваше превосходительство, живет
на свете господин Буеракин — опаснейший человек-с, так не худо бы господина Буеракина сцапцарапать-с."Что ж, — скажет его превосходительство, — если он подлинно опасный, так спапцарапать его таперича можно".
Не по нраву ей, что ли, это пришлось или так уж всем естеством баба пагубная была — только стала она меня оберегаться.
На улице ли встретит — в избу хоронится, в поле завидит — назад в деревню бежит. Стал я примечать, что и парни меня будто
на смех подымают; идешь это по деревне, а сзади тебя то и дело смех да шушуканье."Слышь,
мол, Гаранька, ночесь Парашка от тоски по тебе задавиться хотела!"Ну и я все терпел; терпел не от робости, а по той причине, что развлекаться мне пустым делом не хотелось.
С другой стороны, нельзя было не
заметить и того, что это же прикосновение отчасти вредоносно подействовало
на здоровую и могучую натуру субъекта, потому что, несмотря
на его молодость, щеки его несколько опухли и сделались уже дряблыми, а в глазах просвечивало что-то старческое.
—
На твоей дочери сватался! —
заметил желчный господин.
— А вор, батюшка, говорит: и знать не знаю, ведать не ведаю; это, говорит, он сам коровушку-то свел да
на меня,
мол, брешет-ну! Я ему говорю: Тимофей,
мол, Саввич, бога,
мол, ты не боишься, когда я коровушку свел? А становой-ет, ваше благородие, заместо того-то, чтобы меня, знашь, слушать, поглядел только
на меня да головой словно замотал."Нет, говорит, как посмотрю я
на тебя, так точно, что ты корову-то украл!"Вот и сижу с этих пор в остроге. А
на что бы я ее украл? Не видал я, что ли, коровы-то!
Каково поживаете, каково прижимаете! ну, и мы тоже,
мол, слава богу, век живем, хлеб жуем!"А они, сердешные, встали
на коленки да только ровно крестятся: умирать-то, вишь, больно не хочется…