Неточные совпадения
То и дело, бывало, брови насупливает да усами шевелит, а разговаривает совсем
мало.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и день и другой — есть рыба, да все не такая, как надо:
то с рыла вся в именинника вышла, скажут: личность;
то молок
мало,
то пером не выходит, величественности настоящей не имеет.
Да и
мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в
том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба!
Мало ей
того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не
то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Генеральша очень видная и красивая женщина; в ее поступи и движениях замечается
та неробкость, которая легко дается всякой умной женщине, поставленной обстоятельствами выше общего уровня толпы; она очень хорошо одета, что также придает не
мало блеску ее прекрасной внешности.
Был, сударь, он до
того времени и татем и разбойником, не
мало невинных душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня, такая ли вдруг напала на него тоска, что даже помышлял он руки на себя наложить.
— А какая у него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно, не без
того, чтоб люди об нем не знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только
мало он принимал, разве по великой уж нужде. Да и тут, сударь, много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от мира укрыться и полным сердцем всего себя богу посвятить!
— Ишь ведь как изладили! да что, по ресункам, что ли, батюшка? Не
мало тоже, чай, хлопот было! Вот намеднись Семен Николаич говорит:"Ресунок, говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что глубина, что долина? так надо, говорит, все сообразить, которую
то есть линию в глубь пустить, которую в долину, которую в ширь…"Разговорился со мной — такой добреющий господин!
Пили они это, пили; кажется, ничего не жалел, лишо бы глотку-то его поганую залить — так нет вот,
мало ему и
того.
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину!
мало дюжины, цельный ящик давай! а не
то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
Это был один из
тех умных и смирных стариков, каких нынче
мало встречается; держал он себя как-то в стороне от всякого столкновения с уездною аристократией, исключительно занимался своим маленьким делом, придерживался старины [54], и в этом последнем отношении был как будто с норовом.
Не
то чтоб в голове его выработались какие-нибудь положительные результаты, а просто ему нравилась атмосфера, царствовавшая в аудитории, нравились слова, произносимые в нецеремонных товарищеских беседах, и
мало ли что еще!
Не веселая, я вам доложу, эта жизнь, по
той причине, что и говорить будто совсем забыл, и работать не хочется, а как вспомнишь прошлое, так и теперь бы, пожалуй, хоть мало-мальски так пожил.
Однако вот я в тюрьме, да и
то, видишь, еще
мало, потому, говорят, у тебя на душе убивство!
Это, говорит, ты хочешь, чтоб меня засудили на старости лет;
мало, что ли, я в
те поры с покойничком денег истрясла?
Только я к нему:"Помилосердуйте, говорю, ваше благородие, за что ж конфузить! Кажется, с меня и
то сходит не
мало, а это, мол, наш приятель; человек заезжий, и пашпорт при нем. За что его-то беспокоить".
— Да, — говорит, — это точно, что от тебя приношение бывает, и мы, говорит, оченно за это тебе благодарны; да
то, вишь, приношение вообще, а Степка в него не входит. Степка, стало быть, большой человек, и за этакого человека с другого три тысячи целковых взять нельзя:
мало будет; ну, а тебя начальство пожаловать желает, полагает взять только три. Так ты это чувствуй; дашь — твой Степка, не дынь — наш Степка.
В
ту пору, годов этак с десяток будет, был я, ваше благородие, помоложе, к хмельному тоже приверженность большую имел, потому как жена кажный год все таскает да таскает… ну, стало быть, невмоготу пришлось, а християнства в нас
мало, и стал я с печали в вине забываться…
Если же присовокупить к этому, с одной стороны, ожидаемые впереди почести, начальственную признательность и, главное, репутацию отлично хитрого чиновника, в случае удачного ловления, и, с другой стороны, позор и поношение, репутацию «мямли» и «колпака», в случае ловления неудачного,
то без труда сделаются понятными
те бурные чувства, которых театром становится сердце мало-мальски самолюбивого следователя.
— Ну, уж штука! — говорит, — платим, кажется, и Ивану Демьянычу, платим и в стан; нет даже
той собаки, которой бы платить не приходилось, — ну, и
мало!