Неточные совпадения
Но
вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая
так долго и
так всецело утешала ваше существование.
— Отчего же не удовлетвориться, ваше превосходительство? ведь им больше для очистки дела ответ нужен:
вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с, а то место опять пропишет-с;
так оно и пойдет…
«…Нет, нынче не то, что было в прежнее время; в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо, ну, и место давали
так, чтоб прокормиться было чем… А отчего? оттого, что простота во всем была, начальственное снисхождение было —
вот что!
Так вот этакой-то пройда и наставлял нас всему.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только!
так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами —
вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а
так, равнодушествует, будто не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что
вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел,
так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
Или, бывало, желательно губернии перед начальством отличиться. Пишут Фейеру из губернии, был чтоб бродяга, и
такой бродяга, чтобы в нос бросилось.
Вот и начнет Фейер по городу рыскать, и все нюхает, к огонькам присматривается, нет ли где сборища.
Однако от начальства настояние, а об старухе какой-нибудь, безногой, докладывать не осмеливается.
Вот и нападет уже он под конец на странника заблудшего,
так, бродягу бесталанного.
Прислан был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый и на реке судоходной стоит. Перед ним был городничий, старик, и
такой слабый да добрый. Оседлали его здешние граждане.
Вот приехал Фейер на городничество, и сзывает всех заводчиков (а у нас их не мало, до пятидесяти штук в городе-то).
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет.
Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город
такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
«Нет, говорит, тебе пощады! сам, говорит, не пощадил невинность,
так клади теперича голову на плаху!»
Вот я и
так и сяк — не проймешь его, сударь, ничем!
Только мне и самому будто досадно стало, что
вот из-за скотов, можно сказать, бессловесных
такое поношение претерпеть должен…
Так вот-с какие приключения случаются!
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал…
Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих
вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
— Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что
вот я завтра от вас выеду, и мне все эта голова показываться будет…
так ты меня успокой!
— У кухмистера за шесть гривен обед бирали, и оба сыты бывали? — продолжает Алексей Дмитрич, — а ждал ли ты, гадал ли ты в то время, чтоб
вот, например, как теперича… стоит перед тобой городничий — слушаю-с; исправник к тебе входит — слушаю-с; судья рапортует — слушаю-с…
Так вот, брат, мы каковы!
— Ну-с,
так вот здесь все мои капиталы!.. То есть, кроме тех, которые хранятся
вот в этом ломбарде!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то сказать, я с малолетства
такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это
вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
Нам подавай этак бороду,
такую, знаете, бороду, что как давнул ее,
так бы старинные эти крестовики да лобанчики [13] из нее и посыпались —
вот нам чего надобно!..
— Драться я, доложу вам, не люблю: это дело ненадежное! а
вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная,
так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана.
Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
— И
вот все-то я
так маюсь по белу свету. Куда ни сунусь, везде какая-нибудь пакость… Ну, да, слава боту, теперь, кажется, дело на лад пойдет, теперь я покоен… Да вы-то сами уж не из Крутогорска ли?
— Так-с, без этого нельзя-с.
Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед: ну, надоела борода — и вон ступай.
И не то чтоб стар был — всего лет не больше тридцати — и из себя недурен, и тенор
такой сладкий имел, да
вот поди ты с ним! рассудком уж больно некрепок был, не мог сносить сивушьего запаха.
—
Вот, — говорит, — кабы у меня муж
такой красавчик да умница был, как вы, Евсигней Федотыч…
—
Так вот, — говорит, — кто вор-от!
Так вот коли этак-то посудишь, оно и не дорого две тысячи.
Однако все ему казалось, что он недовольно бойко идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника не то чтоб балует, а
так по сторонам поглядывает. Сам он считал себя к этому делу непригодным,
вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным быть для Татьяны Сергеевны.
— Ну да, самое последнее —
такое вот, где все приказывают, а сам никому не приказываешь, где заставляют писать, дежурить…
— Это, брат, дело надобно вести
так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял. Это, брат, ты по-приятельски поступил, что передо мной открылся; я эти дела
вот как знаю! Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром же я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат, не было —
вот что!
—
Так вот мы каковы! — говорил Техоцкий, охорашиваясь перед куском зеркала, висевшим на стене убогой комнаты, которую он занимал в доме провинцияльной секретарши Оболдуевой, — в нас, брат, княжны влюбляются!.. А ведь она… того! — продолжал он, приглаживая начатки усов, к которым все канцелярские чувствуют вообще некоторую слабость, — бабенка-то она хоть куда! И какие, брат, у нее ручки… прелесть!
так вот тебя и манит,
так и подмывает!
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного и что даже самые взоры и распорядительность хозяйки не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (
так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
— Славу богу, Николай Иваныч, — отвечал один из них, — нынешним летом покормились-таки;
вот и мундирцы новенькие пошили.
— Да
вот партию сводили-с,
так тут кой-чего к ладоням пристало-с…
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, — как же вы не понимаете? Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий… Ну
вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо
вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
Вам с непривычки-то кажется, что я сам пойду овец считать, ан у меня на это
такие ходоки в уездах есть —
вот и считают!
Вот я тоже знал
такого точного администратора, который во всякую вещь до тонкости доходил,
так тот поручил однажды своему чиновнику составить ведомость всем лицам, получающим от казны арендные [26] деньги, да потом и говорит ему:"Уж кстати, любезнейший, составьте маленький списочек к тем лицам, которые аренды не получают".
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [
Вот и вы, как всегда, красивая и нарядная! (франц.)] — говорит он, обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне, отрывая ее
таким образом от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет свою даму прямо к роялю.
— А мы
так вот тутошние, — говорит она, шамкая губами, — верст за сто отселева живем… Человек я старый, никому не нужный, ни поробить, ни в избе посмотреть… Глазами-то плохо уж вижу; намеднись, чу, робенка — правнучка мне-то — чуть в корыте не утопила…
Вот и отпустили к угоднику…
— А
вот от нас тоже в те стороны переселенцы бывали,
так пишут, что куда там хорошо: и хлеб родится, и скотинка живет…
— Так-то
вот, брат, — говорит пожилой и очень смирный с виду мужичок, встретившись на площади с своим односелянином, — так-то
вот, и Матюшу в некруты сдали!
— Преуслужливый кавалер Петр Никитич! — замечает Марья Матвеевна вслед удаляющемуся Потешкину, —
вот вы бы никогда не поступили
так благородно, Павел Иваныч.
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец
такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"
Вот, говорит, солидный какой мужчина идет"…
так, стало быть, ценят же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— А
вот у наших господ
так и своего-то понятия нет, да и от нашего брата заняться ничем не хотят, — замечает третий лакей.
— Нет, сударь, много уж раз бывал. Был и в Киеве, и у Сергия-Троицы [38] был, ходил ив Соловки не однова… Только
вот на Святой Горе на Афонской не бывал, а куда, сказывают, там хорошо! Сказывают, сударь, что
такие там есть пустыни безмолвные, что и нехотящему человеку не спастись невозможно, и
такие есть старцы-постники и подражатели, что даже самое закоснелое сердце словесами своими мягко яко воск соделывают!.. Кажется, только бы бог привел дойти туда,
так и живот-то скончать не жалко!
—
Так неужто жив сам-деле против кажного их слова уши развесить надобно? Они, ваше высокоблагородие, и невесть чего тут, воротимшись, рассказывают… У нас
вот тутотка всё слава богу, ничего-таки не слыхать, а в чужих людях
так и реки-то, по-ихнему, молочные, и берега-то кисельные…
Не малое-таки время и искал-то я его, потому что лес большой и заплутанный, а тропок никаких нету; только
вот проходимши довольно, вдруг вижу: сидит около кучи валежника старец, видом чуден и сединами благолепными украшен; сидит, сударь, и лопотиночку ветхую чинит.
Так вот какие соблазны и в пустынном житии подвижников великих преследуют!
—
Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы
вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в тебе сердце, мягче воску сделается!..
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать…
Вот, сударь, и Пахомовна, как не я же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да и других много
таких же найдется…