Неточные совпадения
Вот только и говорит Иван Кузьмич: «Позовемте,
господа, архивариуса, — может
быть, он поймет».
А ты себе сидишь, натурально, в избе да посмеиваешься, а часом и сотского к ним вышлешь: „
Будет, мол, вам разговаривать —
барин сердится“.
Так вот-с какие люди бывали в наше время,
господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр
был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
Его высокородие
был, в сущности, очень добрый
господин.
— Помню,
господин Желваков!
будем,
будем,
господин Желваков! Кшецынский! и ты, братец, можешь с нами! Смотри же, не ударь лицом в грязь: я люблю, чтоб у меня веселились… Ну, что новенького в городе? Как поживают пожарные лошадки?
— Спасибо,
господин Желваков, спасибо! — говорит его высокородие, — это ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество! Я
буду иметь это в виду,
господин Желваков!
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня
господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало
быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
— Ишь ведь как изладили! да что, по ресункам, что ли, батюшка? Не мало тоже, чай, хлопот
было! Вот намеднись Семен Николаич говорит:"Ресунок, говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что глубина, что долина? так надо, говорит, все сообразить, которую то
есть линию в глубь пустить, которую в долину, которую в ширь…"Разговорился со мной — такой добреющий
господин!
—
Поспеешь еще,
господин двугривенный! — отвечает голос из толпы.
— То-то «голубчики»! этак-то лучше
будет! Ин закладай поди, Пятруха:
барин хороший, по целковому на чай дает!
"Такого-то числа, месяца и года, собравшись я, по усердию моему, на поклонение св. мощам в *** монастырь, встречена
была на постоялом дворе, в деревне Офониной, здешним помещиком,
господином Николаем Иванычем Щедриным, который, увлекши меня в горницу… (следовали обвинительные пункты).
Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к
господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: «Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не
была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы
был простить…
Господа, я должен
буду приказать вывести нарушителей тишины!.. Продолжайте, сударыня.
Забиякин. Ваше сиятельство изволите говорить: полицеймейстер! Но неужели же я до такой степени незнаком с законами, что осмелился бы утруждать вас, не обращавшись прежде с покорнейшею моею просьбой к
господину полицеймейстеру! Но он не внял моему голосу, князь, он не внял голосу оскорбленной души дворянина… Я старый слуга отечества, князь; я, может
быть, несколько резок в моей откровенности, князь, а потому не имею счастия нравиться
господину Кранихгартену… я не имею утонченных манер, князь…
Забиякин. Засвидетельствовав, как я сказал, нанесенное мне оскорбление, я пошел к
господину полицеймейстеру… Верьте, князь, что не
будь я дворянин, не
будь я, можно сказать, связан этим званием, я презрел бы все это… Но, как дворянин, я не принадлежу себе и в нанесенном мне оскорблении вижу оскорбление благородного сословия, к которому имею счастие принадлежать! Я слишком хорошо помню стихи старика Державина...
Малявка. Ну! вот я и говорю, то
есть, хозяйке-то своей: «Смотри, мол, Матренушка, какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну, и ничего опять, на том и стали, что больно уж коровушка-то хороша. Только на другой же день забегает к нам это сотский."Ступай, говорит, Семен:
барин [В некоторых губерниях крестьяне называют станового пристава
барином. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] на стан требует". Ну, мы еще и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «Пошто, мол, становому на стан меня требовать!..»
Праздношатающийся. С охотою. (
Пьет.) А где вы это,
господа, такой здесь тенериф достаете?.. отличный! И жжет и першит… славно! точно водка.
—
Будет с него, что и хлеба полопает, не велик
барин! — говорит Гриша, — а то еще винограду выдумали!
Тут я в первый раз взглянул на него попристальнее. Он
был в широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова
была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех
господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
— Ты, может
быть, думаешь, что я в пьяном виде буйствовать начну? — сказал он, — а впрочем… Эй, Ларивон! лошадей
господину Щедрину!
Поэтому, если он и ладил с школьною молодежью, которая, по обыкновению, густою толпой окружала благовидного и богатого барича, то тайные, живые его симпатии стремились совсем не к ней, а к
господам Буеракиным, которые близки
были его сердцу и по воспитанию, и по тем стремлениям к общебуеракинскому обновлению, которое они считали необходимым для поправления буеракинских обстоятельств.
— Может
быть, может
быть,
господин Немврод! Это вы справедливо заметили, что я выдумал. Но если выдумка моя так удачна, что точка в точку приходится по мне, то полагаю, что не лишен же я на нее права авторской собственности… А! Пашенька-с! и вы тоже вышли подышать весенним воздухом! — прибавил он, отворяя форточку, — знать, забило сердечко тревогу! [64]
Был у меня товарищ, по фамилии
господин Крутицын, добряк ужаснейший, но простоват, до непристойности безобразен и при этом влюбчив как жаба — все бы ему этак около юпочек.
Подойдет к нему супруга, подползут ребятишки, мал мала меньше…"Как хорош и светел божий мир!" — воскликнет Михайло Степаныч."И как отделан
будет наш садик, душечка!" — отвечает супруга его."А у папки денески всё валёванные!" — кричит старший сынишка, род enfant terrible, [сорванца (франц.).] которого какой-то желчный
господин научил повторять эту фразу.
— Пашенька! — сказал Буеракин, — известно ли вам, отчего у нас на дворе сегодня птички
поют, а с крыш капель льется? Неизвестно? так знайте же: оттого так тепло в мире, оттого птички радуются, что вот
господин Щедрин приехал, тот самый
господин Щедрин, который сердца становых смягчает и вселяет в непременном заседателе внезапное отвращение к напитку!
— Конечно, чиновники; но разные бывают, Пашенька, чиновники! Вот, например Иван Демьяныч [См. очерк «Порфирий Петрович». (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] чиновники и
господин Щедрин чиновники. Только Иван Демьяныч в передней водку
пьют и закусывают, а
господин Щедрин исполняет эту потребность в собственном моем кабинете. Поняли вы, Пашенька?
— Да то
барин! он вот никому песен не
поет, а мне
поет…
Барин песни
поет!
«Нет, черт возьми! — сказал (как сейчас это помню) Петр Бурков, лихой малый и закадычный мой друг, — в таком положении нам, воля ваша, оставаться нельзя; мы,
господа, люди образованные, имеем вкус развитой; мы, черт возьми, любим вино и женщин!» В это время — может
быть слыхали вы? — имел в Петербурге резиденцию некоторый Размахнин, негоциант тупоумнейший, но миллионер.
— Нет-с, не кошку зашибить-с, а тоже жидов собаками травливали-с… Капитан Полосухин у нас в роте
был:"Пойдемте, говорит,
господа, шинок разбивать!" — и разбивали-с.
Но я,
быть может, надоедаю вам,
господа, своими похождениями?
Был у нас сосед по квартире, некто Дремилов: этот, как ни посмотришь, бывало, — все корпит за бумагой; спросишь его иногда:"Что же вы,
господин Дремилов, высидели?" — так он только покраснеет, да и бежит скорее опять за бумажку.
— Благодарю покорно, я сыт-с. У меня до
господина Горехвастова
есть дельце… Вчерашний день обнаружилась в одном месте пропажа значительной суммы денег, и так как
господин Горехвастов находился в непозволительной связи с женщиною, которая навлекает на себя подозрение в краже, то… Извините меня, Николай Иваныч, но я должен вам сказать, что вы очень неразборчивы в ваших знакомствах!
Третий субъект
был длинный и сухой
господин. Он нисколько не обеспокоился нашим приходом и продолжал лежать. По временам из груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким, каким кашляют люди, у которых, что называется, печень разорвало от злости, а в жилах течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
— Скоро ли же эту каналью отсюда выведут? — отозвался желчный
господин, — я ведь
господина министра утруждать
буду, свиньи вы этакие!
— Их благородие,
господин следователь, настаивают, что будто бы мы это тело… то
есть телом их сделали-с, а будто бы до тех пор они
были живой человек-с… а только это, ваше благородие, именно до сих пор не открыто-с…
— Да как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да и то полегоньку, — так он себе и рожу-то всю раскровавил, и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да и все тут. Так господин-то ревизор и не рады
были, что дали рукам волю… даже побледнели все и прощенья просить начали — так испужались! А тоже, как шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
— А что
господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец, как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и
господа вызывали тоже немца —
господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата
будет! Насказал, поди, с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками сделал?
Подивился я,
барин, в ту пору, что такое
есть Русское царство!
И, главное, ведь вот что обидно: они тебя, можно сказать, жизни лишают, а ты, вишь, и глазом моргнуть не моги — ни-ни, смотри весело, чтоб у тебя и улыбочка на губах
была, и приветливость в глазах играла, и закуска на столе стояла: неровно
господину частному
выпить пожелается. Вошел он.
Аннушка! отворь-ка дверь: посветлее
барину идти
будет!
— Подь, чего стыдиться-то! подь, касатка, —
барин доброй! Мы здесь, ваше благородие, в дикости живем, окроме приказных да пьяного народу, никого не видим…
Было и наше времечко! тоже с людьми важивались; народ всё чистый, капитальный езживал… ну и мы, глядя на них, обхождения перенимали… Попроси, умница, его благородие чайком.
— Просим выкушать! — настаивала, с своей стороны, Кузьмовна, — у меня, сударь, и генералы чай кушивали… Тоже, чай, знаете генерала Гореглядова, Ардальона Михайлыча — ну, приятель мне
был. Приедет, бывало, в скиты, царство ему небесное:"Ну, говорит, Кузьмовна, хоть келью мы у тебя и станем ужотка зорить, а чаю
выпить можно"… Да где же у тебя жених-от девался, Аннушка? Ты бы небось позвала его сюда: все бы барину-то поповаднее
было.
— И, батюшка! об нас только слава этта идет, будто мы кому ни на
есть претим… какие тут старые обычаи! она вон и теперича в немецком платье ходит… Да выкушай же чайку-то,
господин чиновник!
— Оно так… может, и добрый ты
барин, да об этом разговаривать нам уж не приходится, потому как, значит, слова занапрасно терять
будем… а вот порассказать как и что — это дело возможное…
— Нет уж, честной
господин, по двугривенничку обидно
будет.
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я перед
господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от себя возможность имел, так и то, значит, меня бы в шею отселе вытолкали, потому как мое дело молчать, а не говорить… рассудите же вы, матушка, за что ж я, не
будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою
господину чиновнику оставлю.
— Как же, сударь, по-церковному-то все уж умели, а
были и такие начетчицы, что послушать, бывало, любо; я вот и сама смолоду-то куда востра на грамоту
была…
Господа тоже большие к нам в скиты посмотреть на наш обиход езживали.
— Как не живы — живут; только один-от, на старости лет, будто отступился, стал вино
пить, табак курить; я, говорит, звериному образу подражать не желаю, а желаю, говорит, с хорошими
господами завсегда компанию иметь; а другой тоже прощенья приезжал ко мне сюда просить, и часть мою, что мне следовало, выдал, да вот и племянницу свою подарил… я, сударь, не из каких-нибудь…
— Нет, ты расскажи-ка
барину, как она пришла-то к вам, то
есть к тебе в обитель; вот ты что расскажи.
Была у нас суседка, старуха старая, так она только одна и жалела меня, даже до
господина надзирателя доходила с жалобой, как родитель со мной обходится, только
господин надзиратель у родителя закусил и сказал, что начальство в эти дела не входит.