Неточные совпадения
В минуту, когда начинается этот рассказ, это был уже дряхлый старик, который почти не оставлял постели, а ежели изредка и выходил из спальной,
то единственно для
того, чтоб просунуть голову в полурастворенную дверь жениной
комнаты, крикнуть: «Черт!» — и опять скрыться.
Целыми днями шагал он взад и вперед по отведенной
комнате, не выпуская трубки изо рта и напевая кой-какие обрывки песен, причем церковные напевы неожиданно сменялись разухабистыми, и наоборот. Когда в конторе находился налицо земский,
то он заходил к нему и высчитывал доходы, получаемые Ариной Петровной.
Только по вечерам было скучно, потому что земский уходил часов в восемь домой, а для него Арина Петровна не отпускала свечей, на
том основании, что по
комнате взад и вперед шагать и без свечей можно.
Даже свет свечей, зажженных в конторе, и
тот опостылел ему, и он затворялся в своей
комнате, чтоб остаться один на один с темнотою.
Тем не менее, когда ей однажды утром доложили, что Степан Владимирыч ночью исчез из Головлева, она вдруг пришла в себя. Немедленно разослала весь дом на поиски и лично приступила к следствию, начав с осмотра
комнаты, в которой жил постылый. Первое, что поразило ее, — это стоявший на столе штоф, на дне которого еще плескалось немного жидкости и который впопыхах не догадались убрать.
И добро бы худо ему было, есть-пить бы не давали, работой бы изнуряли — а
то слонялся целый день взад и вперед по
комнате, как оглашенный, ел да пил, ел да пил!
На антресолях царствовали сумерки; окна занавешены были зелеными шторами, сквозь которые чуть-чуть пробивался свет; давно не возобновляемая атмосфера
комнат пропиталась противною смесью разнородных запахов, в составлении которых участвовали и ягоды, и пластыри, и лампадное масло, и
те особенные миазмы, присутствие которых прямо говорит о болезни и смерти.
Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образом, теплилась лампадка,
то сумерки, наполнявшие
комнату, казались еще темнее и гуще.
Чтоб как-нибудь скрыть в собственных глазах эту пустоту, она распорядилась немедленно заколотить парадные
комнаты и мезонин, в котором жили сироты («кстати, и дров меньше выходить будет», — думала она при этом), а для себя отделила всего две
комнаты, из которых в одной помещался большой киот с образами, а другая представляла в одно и
то же время спальную, кабинет и столовую.
Но все эти предосторожности помогли мало: ощущение пустоты не замедлило проникнуть и в
те две
комнаты, в которых она думала отгородиться от него.
В
комнате и без
того натоплено; из открытого душника жар так и валит, а от пуховиков атмосфера делается просто нестерпимою.
То хлопнуло где-то,
то раздался вдруг вой,
то словно кто-то прошел по коридору,
то пролетело по
комнате какое-то дуновение и даже по лицу задело.
Что же касается до помещения,
то погорелковский дом был ветх и сыр, а
комната, в которой заперлась Арина Петровна, никогда не освежалась и по целым неделям оставалась неубранною.
Столовая опустела, все разошлись по своим
комнатам. Дом мало-помалу стихает, и мертвая тишина ползет из
комнаты в
комнату и наконец доползает до последнего убежища, в котором дольше прочих закоулков упорствовала обрядовая жизнь,
то есть до кабинета головлевского барина. Иудушка наконец покончил с поклонами, которые он долго-долго отсчитывал перед образами, и тоже улегся в постель.
Не переставая курил папироски, не обращая никакого внимания на
то, что отец усиленно отмахивался от облаков дыма, которыми он наполнил
комнату.
И все в доме стихло. Прислуга, и прежде предпочитавшая ютиться в людских, почти совсем бросила дом, а являясь в господские
комнаты, ходила на цыпочках и говорила шепотом. Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх. Сумеркам, которые и без
того окутывали Иудушку, предстояло сгущаться с каждым днем все больше и больше.
Порфирий Владимирыч между
тем продолжал с прежнею загадочностью относиться к беременности Евпраксеюшки и даже ни разу не высказался определенно относительно своей прикосновенности к этому делу. Весьма естественно, что это стесняло женщин, мешало их излияниям, и потому Иудушку почти совсем обросили и без церемонии гнали вон, когда он заходил вечером на огонек в Евпраксеюшкину
комнату.
Но стоны повторяются чаще и чаще и делаются, наконец, беспокойными. Работа становится настолько неудобною, что Иудушка оставляет письменный стол. Сначала он ходит по
комнате, стараясь не слышать; но любопытство мало-помалу берет верх над пустоутробием. Потихоньку приотворяет он дверь кабинета, просовывает голову в
тьму соседней
комнаты и в выжидательной позе прислушивается.
Но вот послышались в коридоре чьи-то ускоренные, тревожные шаги. Порфирий Владимирыч поспешно юркнул головой опять в кабинет, осторожно притворил дверь и на цыпочках рысцой подошел к образу. Через секунду он уже был «при всей форме», так что когда дверь распахнулась и Улитушка вбежала в
комнату,
то она застала его стоящим на молитве со сложенными руками.
— И на всякий день у нее платья разные, — словно во сне бредила Евпраксеюшка, — на сегодня одно, на завтра другое, а на праздник особенное. И в церкву в коляске четверней ездят: сперва она, потом господин. А поп, как увидит коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей
комнате сидит. Коли господину желательно с ней время провести, господина у себя принимает, а не
то так с девушкой, с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
Только по постоянному хлопанью дверей Иудушка догадывался, что она за чем-нибудь прибежала к себе в
комнату, с
тем чтобы вслед за
тем опять исчезнуть.
— Нынче они, барышня, молчат. Все говорили и вдруг замолчали. Слышим иногда, как промежду себя в кабинете что-то разговаривают и даже смеются будто, а выдут в
комнаты — и опять замолчат. Сказывают, с покойным ихним братцем, Степаном Владимирычем,
то же было… Все были веселы — и вдруг замолчали. Вы-то, барышня, все ли здоровы?
Аннинька, почти обезумев от страха, кричала и металась по
комнате. И в
то же время инстинктивно хваталась руками за горло, словно пыталась задавиться.
Около семи часов дом начинал вновь пробуждаться. Слышались приготовления к предстоящему чаю, а наконец раздавался и голос Порфирия Владимирыча. Дядя и племянница садились у чайного стола, разменивались замечаниями о проходящем дне, но так как содержание этого дня было скудное,
то и разговор оказывался скудный же. Напившись чаю и выполнив обряд родственного целования на сон грядущий, Иудушка окончательно заползал в свою нору, а Аннинька отправлялась в
комнату к Евпраксеюшке и играла с ней в мельники.
Иудушка и Аннинька сидели вдвоем в столовой. Не далее как час
тому назад кончилась всенощная, сопровождаемая чтением двенадцати евангелий, и в
комнате еще слышался сильный запах ладана. Часы пробили десять, домашние разошлись по углам, и в доме водворилось глубокое, сосредоточенное молчание. Аннинька, взявши голову в обе руки, облокотилась на стол и задумалась; Порфирий Владимирыч сидел напротив, молчаливый и печальный.
Измученные, потрясенные, разошлись они по
комнатам. Но Порфирию Владимирычу не спалось. Он ворочался с боку на бок в своей постели и все припоминал, какое еще обязательство лежит на нем. И вдруг в его памяти совершенно отчетливо восстановились
те слова, которые случайно мелькнули в его голове часа за два перед
тем. «Надо на могилку к покойнице маменьке проститься сходить…» При этом напоминании ужасное, томительное беспокойство овладело всем существом его…