Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой
комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Неточные совпадения
Я помню себя лежащим ночью
то в кроватке,
то на руках матери и горько плачущим: с рыданием и воплями повторял я одно и
то же слово, призывая кого-то, и кто-то являлся в сумраке слабоосвещенной
комнаты, брал меня на руки, клал к груди… и мне становилось хорошо.
Потом помню, что уже никто не являлся на мой крик и призывы, что мать, прижав меня к груди, напевая одни и
те же слова успокоительной песни, бегала со мной по
комнате до
тех пор, пока я засыпал.
Тетушка взяла меня за руку и повела в гостиную,
то есть в нашу спальную
комнату.
Когда же крестная мать пришла к нам в
комнату,
то мать опять благодарила ее со слезами и целовала ее руки.
Я не мог, бывало, дождаться
того времени, когда дядя сядет за стол у себя в
комнате, на котором стояли уже стакан с водой и чистая фаянсовая тарелка, заранее мною приготовленная.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли в свою
комнату без дверей и окон, а как она не представляла никакой защиты,
то сели на кровать под рединный полог, и хотя душно было сидеть под ним, но зато спокойно.
Мы обыкновенно там обедали, чтоб в наших
комнатах было меньше мух, и обыкновенно поднимали одну сторону кибитки,
ту, которая находилась в тени.
Комната мне чрезвычайно нравилась; кроме
того, что она отдаляла меня от покойника, она была угольная и одною своей стороною выходила на реку Бугуруслан, который и зимой не замерзал от быстроты теченья и множества родников.
Мать простила, но со всем
тем выгнала вон из нашей
комнаты свою любимую приданую женщину и не позволила ей показываться на глаза, пока ее не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда не слушал рассказов слуг и не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение в справедливости слов матери не входило мне в голову.
Я слышал, как она, уйдя после обеда в нашу
комнату, сказала Параше, с которой опять начала ласково разговаривать, что она «ничего не могла есть, потому что обедали на
том самом столе, на котором лежало тело покойного батюшки».
Прибегу, бывало, в
ту отдельную
комнату, в которой мы с матерью спали, разверну Шехеразаду, так, чтоб только прочесть страничку, — и забудусь совершенно.
В
тот же день, ложась спать в нашей отдельной
комнате, я пристал к своей матери со множеством разных вопросов, на которые было очень мудрено отвечать понятным для ребенка образом.
Гости еще не вставали, да и многие из
тех, которые уже встали, не приходили к утреннему чаю, а пили его в своих
комнатах.
Когда мы вошли в гостиную,
то я был поражен не живописью на стенах, которой было немного, а золотыми рамами картин и богатым убранством этой
комнаты, показавшейся мне в
то же время как-то темною и невеселою, вероятно от кисейных и шелковых гардин на окнах.
В каждой
комнате, чуть ли не в каждом окне, были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы,
то есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера, в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен был оставаться заключенным в
комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал в своих книжках; а как я очень волновался рассказами Евсеича,
то ему запретили доносить мне о разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к
тому же мать почти не отходила от меня.
Случалось иногда, что мать, наскучив нашим любопытством, бросала гнездо; тогда мы, увидя, что уже несколько дней птички в гнезде нет и что она не покрикивает и не вертится около нас, как
то всегда бывало, доставали яички или даже все гнездо и уносили к себе в
комнату, считая, что мы законные владельцы жилища, оставленного матерью.
В настоящую же минуту я оставлял Багрово, которое уже успел страстно полюбить, оставлял все мои охоты — и ехал в неприятное мне Чурасово, где ожидали меня
те же две
комнаты в богатом, но чужом доме, которые прежде мы занимали, и
те же вечные гости.
Флигель, в котором мы остановились, был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей в
той комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я заметил перемену в себе: картины, которые мне так понравились в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
Мы по-прежнему заняли кабинет и детскую,
то есть бывшую спальню, но уже не были стеснены постоянным сиденьем в своих
комнатах и стали иногда ходить и бегать везде; вероятно, отсутствие гостей было этому причиной, но впоследствии и при гостях продолжалось
то же.