Неточные совпадения
Имение, которым он управлял, имело своим центром значительное торговое село, в котором
было большое число трактиров.
Повторяю: это
был человек угрюмый, но за его угрюмостью скрывалось отсутствие поступков — и ничего
больше.
— Понимаю и это, голубушка маменька.
Большую вы тогда, по доброте вашей, ошибку сделали! Надо
было тогда, как вы дом покупали, — тогда надо
было обязательство с него взять, что он в папенькино именье не вступщик!
— Сегодня мать карасей в пруду наловить велела — ах, хороши старики!
Больше чем в пол-аршина
есть! Должно
быть, мы всю эту неделю карасями питаться
будем!
— Огурчики-то, брат, нынче не удались! Корявые да с пятнами — нет настоящего огурца, да и шабаш! Видно, прошлогодними
будем питаться, а нынешние — в застольную,
больше некуда!
Арина Петровна уже не выговаривала и не учительствовала в письмах, но
больше всего уповала на Божию помощь, «которая, по нынешнему легковерному времени, и рабов не оставляет, а тем паче тех, кои, по достаткам своим, надежнейшей опорой для церкви и ее украшения
были».
Большие, круглые глаза ввалились и смотрели беспредметно, как бы чего-то искали; нос вытянулся и заострился, рот
был полуоткрыт.
— А
большое, бабушка, у отца имение
будет, когда дядя умрет? — любопытствует Володенька.
Чтоб как-нибудь скрыть в собственных глазах эту пустоту, она распорядилась немедленно заколотить парадные комнаты и мезонин, в котором жили сироты («кстати, и дров меньше выходить
будет», — думала она при этом), а для себя отделила всего две комнаты, из которых в одной помещался
большой киот с образами, а другая представляла в одно и то же время спальную, кабинет и столовую.
— И какой умный
был! Помню я такой случай. Лежит он в кори — лет не
больше семи ему
было, — только подходит к нему покойница Саша, а он ей и говорит: мама! мама! ведь правда, что крылышки только у ангелов бывают? Ну, та и говорит: да, только у ангелов. Отчего же, говорит, у папы, как он сюда сейчас входил, крылышки
были?
Уж на что
было больше горя, когда Володя покончил с собой, а он и тут устоял.
Но никто даже не ответил на ласковые Иудушкины слова; Евпраксеюшка шумно
пила с блюдечка чай, дуя и отфыркиваясь; Арина Петровна смотрела в чашку и молчала; Петенька, раскачиваясь на стуле, продолжал посматривать на отца с таким иронически вызывающим видом, точно вот ему
больших усилий стоит, чтоб не прыснуть со смеха.
— А только без куска хлеба оставить можете. Так вы бы так и писали: не нравится, дескать, мне твое намерение, а потому, хоть я тебе не препятствую, но все-таки предупреждаю, чтоб ты
больше не рассчитывал на денежную помощь от меня. По крайней мере тогда
было бы ясно.
Порфирий Владимирыч взглянул на нее, но не докончил, а только крякнул. Может
быть, он и с намерением остановился, хотел раззадорить ее женское любопытство; во всяком случае, прежняя, едва заметная улыбка вновь скользнула на ее лице. Она облокотилась на стол и довольно пристально взглянула на Евпраксеюшку, которая, вся раскрасневшись, перетирала стаканы и тоже исподлобья взглядывала на нее своими
большими мутными глазами.
— Нет, а жанр у сестры другой. У меня голос
есть, я
пою — это публике
больше нравится, а у сестры голос послабее — она в водевилях играет.
Теперь она впервые что-то поняла, нечто вроде того, что у нее свое дело
есть, в котором она — «сама
большая» и где помыкать ею безвозбранно нельзя.
Головлевский батюшка
был человек политичный и старавшийся придерживаться в сношениях с Иудушкой светского тона; но он очень хорошо понимал, что в господской усадьбе еженедельно и под
большие праздники совершаются всенощные бдения, а сверх того, каждое 1-е число служится молебен, и что все это доставляет причту не менее ста рублей в год дохода.
Эта материя
была особенно ненавистна для Порфирия Владимирыча. Хотя он и допускал прелюбодеяние в размерах строгой необходимости, но все-таки считал любовное времяпрепровождение бесовским искушением. Однако он и на этот раз смалодушничал, тем
больше что ему хотелось чаю, который уж несколько минут прел на конфорке, а Евпраксеюшка и не думала наливать его.
— Мне что Горюшкино! Мне, пожалуй, и ничего не надо!
Было бы на свечку да на маслице — вот я и доволен! А вообще, по справедливости… Да, маменька, и рад бы смолчать, а не сказать не могу:
большой грех на вашей душе лежит, очень, очень
большой!
Одета она
была совсем не по сезону, в городское ватное пальто,
больше для вида, нежели для тепла, отороченное барашком, и, видимо, закоченела.
И она покорялась: утром подавала частному приставу закуску и водку, а вечером собственноручно делала для господина полицмейстера какой-то «шведский» пунш, до которого он
был большой охотник.
Аннинька проживала последние запасные деньги. Еще неделя — и ей не миновать
было постоялого двора, наравне с девицей Хорошавиной, игравшей Парфенису и пользовавшейся покровительством квартального надзирателя. На нее начало находить что-то вроде отчаяния, тем
больше, что в ее номер каждый день таинственная рука подбрасывала записку одного и того же содержания: «Перикола! покорись! Твой Кукишев». И вот в эту тяжелую минуту к ней совсем неожиданно ворвалась Любинька.
Причем для придания своему рассказу
большего вероятия присовокупил, что проданная пустошь
была так названа потому, что при крепостном праве в этом лесу «застали» девку Дашку и тут же на месте наказывали за это розгами.
— Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, — сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю, кто
больше пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком
большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам
больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется.
Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб
было хорошее.