Неточные совпадения
Я жму руки пустоплясам всех партий
и лагерей,
и не
только не чувствую при этом никакой неловкости, но даже вполне убежден, что русский фрондёр, у которого нет ничего на уме, кроме «благих начинаний» (вроде, например, земских учреждений), иначе не может
и поступать.
Я знаю все это, но
и за всем тем — не
только остаюсь при этой дурной привычке, но
и виновным в преднамеренном бездельничестве признать себя не могу.
Напротив того, я чувствую, что субъект, произносящий эти предостережения, сам ходит на цыпочках, словно боится кого разбудить; что он серьезно чего-то ждет,
и в ожидании, пока придет это «нечто», боится не
только за будущее ожидаемого, но
и за меня, фрондёра, за меня, который непрошеным участием может скомпрометировать
и «дело обновления»,
и самого себя.
Ежели нужно
только „подождать“, то отчего же не „подождать“?» Все это до того резонно, что так
и кажется, будто кто-то стоит
и подталкивает сзади: подожди да подожди!
Следовательно, если я
и могу быть в чем-нибудь обвинен, то единственно
только в том, что вступаю в сношение с людьми, разговаривающими об обуздании вообще,
и выслушиваю их.
Ведь
и те
и другие одинаково говорят мне об «обуздании» — зачем же я буду целоваться с одним
и отворачиваться от другого из-за того
только, что первый дает мне на копейку менее обуздания, нежели второй?
Стоит
только припомнить сказки о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов
и проч., чтобы понять, что вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных
и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться то с помощью устного
и гласного судопроизводства, то с помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Сообразите
только, возможное ли это дело! чтобы вопрос глубоко человеческий, вопрос, затрогивающий основные отношения человека к жизни
и ее явлениям, мог хотя на одну минуту оставаться для человека безынтересным, а тем более мог бы помешать ему устроиваться на практике возможно выгодным для себя образом, —
и вы сами, наверное, скажете, что это вздор!
Всегда вооруженные, недоступные
и неподкупные, они не останавливаются не
только перед насилием, но
и перед пустотою.
Большинство из них (лгуны-лицемеры) не
только не страдает от того, что общество изнемогает под игом насильно навязанных ему
и не имеющих ни малейшего отношения к жизни принципов, но даже извлекает из общественной забитости известные личные удобства.
Меньшинство же (лгуны-фанатики) хотя
и подвергает себя обузданию, наравне с массою простецов, но неизвестно еще, почему люди этого меньшинства так сильно верят в творческие свойства излюбленного ими принципа, потому ли, что он влечет их к себе своими внутренними свойствами, или потому, что им известны
только легчайшие формы его.
С изменением обстановки, с вторжением в нее нового элемента, смягчающие свойства бессознательности истираются с поразительною быстротой,
и услуги, доставляемые ею, делаются не
только ничтожными, но
и прямо назойливыми, почти омерзительными.
Такого рода метаморфозы вовсе не редкость даже для нас; мы на каждом шагу встречаем мечущихся из стороны в сторону простецов,
и если проходим мимо них в недоумении, то потому
только, что ни мы, ни сами мечущиеся не даем себе труда формулировать не
только источник их отчаяния, но
и свойство претерпеваемой ими боли.
Он самый процесс собственного существования выносил
только потому, что не понимал ни причин, ни последствий своих
и чужих поступков.
Ничто не изменилось кругом, ничто не прекратило обычного ликования,
и только он, злосчастный простец, тщетно вопиет к небу по делу о побеге его жены с юнкером, с тем самым юнкером, который при нем столько раз
и с таким искренним чувством говорил о святости семейных уз!
Ужели зрелища этого бессильного отчаяния не достаточно, чтоб всмотреться несколько пристальнее в эту спутанную жизнь? чтоб спросить себя: «Что же, наконец, скомкало
и спутало ее? что сделало этого человека так глубоко неспособным к какому-либо противодействию? что поставило его в тупик перед самым простым явлением, потому
только, что это простое явление вышло из размеров рутинной колеи?»
Говоря по совести, оно не
только лишено какой бы то ни было согласованности, но все сплошь как бы склеено из кусочков
и изолированных теорий, из которых каждая питает саму себя, организуя таким образом как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
Подумайте, сколько тут теряется нравственных сил? а если нравственные силы нипочем на современном базаре житейской суеты, то переложите их на гроши
и сообразите, как велик окажется недочет последних, вследствие одного того
только, что простец, пораженный унынием, не видит ясной цели ни для труда, ни даже для самого существования?
— Душа-человек. Как есть русский.
И не скажешь, что немец.
И вино пьет,
и сморкается по-нашему; в церковь
только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый! все сам!
И хозяйка у него — все сама!
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет,
только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч
и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину
и продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— Истинно. Прежде всё русским сдавали, да, слышь, безо времени рыбу стали ловить, — ну,
и выловили всё. Прежде какие лещи водились, а нынче
только щурята да голавль. Ну,
и отдали Иван Карлычу.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт.
И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди,
и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю —
и дух вон. Так оно колесом
и идет.
И за дело! потому, дураков учить надо.
Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Через час пришел с покоса хозяин, а за ним собрались
и остальные члены семейства. Началось бесконечное чаепитие, под конец которого из чайника лилась
только чуть-чуть желтоватая вода.
— Нет, выгода должна быть,
только птицы совсем ноне не стало. А ежели
и есть птица, так некормна, проестлива. Как ты ее со двора-то у мужичка кости да кожа возьмешь — начни-ка ее кормить, она самоё себя съест.
А мужик, то есть первый производитель товара, — он ничего перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос
и предложение не понимает, барышей не получает,
и потому может сказать
только: «наплевать» —
и ничего больше.
Но вот
и опять дорога.
И опять по обеим сторонам мелькают всё немцы, всё немцы. Чуть
только клочок поуютнее, непременно там немец копошится, рубит, колет, пилит, корчует пни.
И всё это
только еще пионеры, разведчики, за которыми уже виднеется целая армия.
Я спустился к самой воде. В этом месте дневное движение еще не кончилось. Чиновники
только что воротились с вечерних занятий
и перед ужином расселись по крылечкам, в виду завтрашнего праздничного дня, обещающего им отдых. Тут же бегали
и заканчивали свои игры
и чиновничьи дети.
Протесты мгновенно смолкают; горелки продолжаются уж без шума,
и только изредка безмолвие нарушается криком: «Дура! что, взяла?»
— Нет, да ты вообрази! Продал он Семену Архипычу партию семени, а Семен-то Архипыч сдуру
и деньги ему отдал. Стали потом сортировать, ан семя-то
только сверху чистое, а внизу-то все с песком, все с песком!
Даже тут, в виду этой примиряющей ночи,
только одно это слово
и имеет какой-нибудь определенный смысл.
— Сколько смеху у нас тут было —
и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот
только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— Нет, ты бы на немца-то посмотрел, какая у него в ту пору рожа была!
И испугался-то,
и не верит-то,
и за карман-то хватается — смехота, да
и только!
Только он
и говорит: «Нет, брат, Максим Потапыч, этак нельзя; надо, говорит, письменное условие нам промежду себя написать».
Только вот почувствовал молодой человек, что родительской воли над ним нет, —
и устремился!
Не приходится!»
Только всего
и дела было.
— Да уж будьте покойны! Вот как: теперича в Москву приедем —
и не беспокойтесь! Я все сам… я сам все сделаю! Вы
только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
— Ему, сударыня,
только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую руку
и две. Ну, а мой-то
и не понравился!
Будет ли нравоучение? Нет, его не будет, потому что нравоучения вообще скучны
и бесполезны. Вспомните пословицу: ученого учить —
только портить, —
и раз навсегда откажитесь от роли моралиста
и проповедника. Иначе вы рискуете на первом же перекрестке услышать: «Дурак!»
Трактир свой он устроил на городскую ногу: с половыми в белых рубашках
и с поваром, одним из вымирающих обломков крепостного права, который может готовить не
только селянку, но
и настоящее кушанье.
Сюда стекается не
только контингент, ежедневно привозимый пароходами, но
и весь деловой люд, снующий с утра до вечера по базарной площади
и за парой чая кончающий значительные сделки.
Еще на глазах у начальства она
и туда
и сюда, но как
только начальство за дверь — она сейчас же язык высунет
и сама над собою хохочет.
Что он очень хорошо знает, какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но, к счастью, он еще лучше знает, что от прекращения чьего-либо бытия не
только для него, но
и вообще ни для кого ни малейшей пользы последовать не должно.
Сообразив все это, он выпивает рюмку за рюмкой,
и не
только предает забвению вопрос о небытии, но вас же уму-разуму учит, как вам это бытие продолжить, упрочить
и вообще привести в цветущее состояние.
Только в одном случае
и доныне русский бюрократ всегда является истинным бюрократом. Это — на почтовой станции, когда смотритель не дает ему лошадей для продолжения его административного бега. Тут он вытягивается во весь рост, надевает фуражку с кокардой (хотя бы это было в комнате), скрежещет зубами, сует в самый нос подорожную
и возглашает...
Он подслушивает
только то, что в данный момент
и при известных условиях представляет действительный подслушивательный интерес.
— Занимаются они, по большей части, неблагонамеренностями, откуда происходит
и самое название: «неблагонамеренный». В частности же, не по-дворянски себя ведут. Так, например, помещик Анпетов пригласил нескольких крестьян, поселил их вместе с собою, принял их образ жизни (
только он Лаферма папиросы курит, а они тютюн),
и сам наравне с ними обрабатывает землю.
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих
и будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда.
И ежели вы видите меня здесь, то единственно
только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
Я даже помню, как он судился по делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном
и как он оправдывался, говоря, что «одну минуточку
только не опоздай он к секретарю губернского правления —
и ничего бы этого не было».
Да
и не
только не погиб, но даже встал на страже, встал бескорыстно, памятуя
и зная, что ремесло стража общественной безопасности вознаграждается у нас больше пинками, нежели кредитными рублями.