Неточные совпадения
В свою очередь, и знакомые мои, зная, что у всякого из них есть хоть какой-нибудь пунктик, которому
я сочувствую,
тоже не оставляют
меня своими рукожатиями.
— Ну вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый человек состоит. И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой; и
тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
— Известно, понимаем.
Я вот
тоже Крестьяну-то Иванычу и говорю: «А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
Кстати: говоря о безуспешности усилий по части насаждения русской бюрократии,
я не могу не сказать несколько слов и о другом, хотя не особенно дорогом моему сердцу явлении, но которое
тоже играет не последнюю роль в экономии народной жизни и
тоже прививается с трудом.
Я разумею соглядатайство.
Сказав последние слова, отец Арсений даже изменил своей сдержанности. Он встал со стула и обе руки простер вперед, как бы взывая к отмщению. Мы все смолкли. Колотов пощипывал бородку и барабанил по столу; Терпибедов угрюмо сосал чубук;
я тоже чувствовал, что любопытство мое удовлетворено вполне и что не мешало бы куда-нибудь улизнуть. Наконец капитан первый нарушил тишину.
О замыслах его
я тоже когда-нибудь лично сообщу вам, потому что боюсь поверить письму то, что покуда составляет еще тайну между небом, моим генералом и
мной.
Отец Федор
тоже со
мной соглашается, что хотя вразумлять и необходимо, однако же без потери чувств.
—
Я тоже родителей чтил, — продолжал он прерванную беседу, — за это
меня и бог благословил. Бывало, родитель-то гневается, а
я ему в ножки! Зато теперь
я с домком; своим хозяйством живу. Всё у
меня как следует; пороков за
мной не состоит. Не пьяница, не тать, не прелюбодей. А вот братец у
меня, так тот перед родителями-то фордыбаченьем думал взять — ан и до сих пор в кабале у купцов состоит. Курицы у него своей нет!
— Воспитание, Осип Иваныч, не такое мы получили, чтоб об материальных интересах заботиться.
Я вот по-латыни прежде хорошо знал, да, жаль, и ее позабыл. А кабы не позабыл,
тоже утешался бы теперь!
— То-то. В деревне ведь
тоже пить-есть надо. Земля есть, да ее не укусишь. А в Петербурге все-таки что-нибудь добудешь. А ты не обидься, что
я тебя спрошу: кончать, что ли, с вотчиной-то хочешь?
Однако
я ничего не ответил на этот новый вызов. Мы оба на минуту смолкли, но
я инстинктивно почувствовал, что между нами вдруг образовалась какая-то натянутость.
Я смотрел в сторону, Осип Иваныч
тоже поглядывал куда-то в угол.
— Скот скупаете
тоже,
я слышал?
— И лесами подобрались — дрова в цене стали. И вино — статья полезная, потому — воля.
Я нынче фабрику миткалевую завел: очень уж здесь народ дешев, а провоз-то по чугунке не бог знает чего стоит! Да что!
Я хочу тебя спросить: пошли нынче акции, и
мне тоже предлагали, да
я не взял!
И вот, вместо того чтоб"с умом"повести дело,
я, по обыкновению, начал спешить, а
меня,
тоже по обыкновению, начали «объегоривать».
Старик Лукьяныч
тоже, по-видимому, убедился, что «конец» неизбежен и что отдалять его — значит только бесполезно поддерживать тревожное чувство, всецело овладевшее
мною.
— Много денег давать не надо. Он
тоже ловок на чужие-то деньги чай пить. Вы сами-то не давайте, ко
мне посылайте.
— У
меня, ваше благородие, по здешней округе очень знакомства довольно. Хорошие господа доверяют
мне, а не то чтобы что! Ну, и купцы
тоже: и в Р., и в К., и в Т.
— Да так-с.
Тоже онамеднись лес показывал, генерал Голозадов продавал. Признаться, маленько спапашился
я тогда, а молодец деруновский и догадайся. Очень они на
меня в ту пору обиделись, Осип-то Иваныч!
Да и он
тоже, глядя на мою одёжу, соображает:"Этот человек, говорит, основательный!"Глядишь — ан
мне и уступочка за мою основательность.
"А что, не пройтись ли и
мне насчет"Происшествия в Абруццских горах"? — пришло
мне на ум. — Правда,
я там никогда не бывал, но ведь и они
тоже, наверное, не бывали… Следственно…"
Признаюсь откровенно, в эту минуту
я именно только об этом и помнил. Но делать было нечего: пришлось сойти с ослов и воспользоваться гостеприимством в разбойничьем приюте. Первое, что поразило нас при входе в хижину, — это чистота, почти запустелость, царствовавшая в ней. Ясное дело, что хозяева, имея постоянный промысел на большой дороге, не нуждались в частом посещении этого приюта. Затем, на стенах было развешано несколько ружей, которые
тоже не предвещали ничего доброго.
В гостиной, вокруг Марьи Потапьевны,
тоже собралось человек около десяти, в числе которых был даже один дипломат, сухой, длинный, желтый, со звездой на груди. В ту минуту, когда
я вошел, дипломат объяснял Марье Потапьевне происхождение, значение и цель брюссельских конференций.
—
Я, по крайней мере, позволяю себе думать, что если бы вы в то время взяли направление чуть-чуть влево, то талдомцы [Талдом —
тоже торговое село в Калязинском уезде. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)] не успели бы прийти на помощь мятежным семендяевцам, и вы не были бы вынуждены пробивать кровавый путь, чтоб достигнуть соединения с генералом Голотыловым. Сверх того, вы успели бы обойти Никитские болота и не потопили бы в них своей артиллерии!
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь
я же! — Вы
меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно,
я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка
тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве
я слуга… помилуйте!
— Самолично-с. Вечор иду
я из Петухов, и он
тоже за сохой домой возвращается. Только
я, признаться, им камешок тут забросил:"Что, говорю, Петр Иваныч, видно, нынче и баре за соху принялись?"Ну, он ничего — смолчал.
Я знал, например, много таких карьеристов, которые, никогда не читав ни одной русской книги и получив научно-литературное образование в театре Берга, так часто и так убежденно повторяли:"la litterature russe — parlez moi de Гa!"[не говорите
мне о русской литературе! (франц.)] или «ah! si l'on me laissait faire, elle n'y verrait que du feu, votre charmante litterature russe!» [ах, будь это в моей власти,
я бы сжег ее, вашу очаровательную русскую литературу! (франц.)] — что люди, даже более опытные, но
тоже ничего не читавшие и получившие научно-литературное образование в танцклассе Кессених, [Танцкласс этот был знаменит в сороковых годах и помещался в доме Тарасова, у Измайловского моста.
— Да сначала, как уставную-то грамоту писал, перестарался уж очень. Землю, коя получше, за собой оставил, ан дача-то и вышла у него клочьями.
Тоже плут ведь он! думал:"Коли
я около самой ихней околицы землю отрежу, так им и курицы некуда будет выпустить!" — ан вышло, что курицы-то и завсе у него в овсе!
— Отчего не простить! Вот и
я в те поры
тоже подумал:"Стар, мол, ты стар, а
тоже знаешь, где раки зимуют! Прежнее чтобы простить, а вперед чтобы опять по-прежнему!"Да вот, никак, и сам он!
— Стой… да ты не загадывай вперед… экой ты, братец, непостоянной! Едем мы, это, городом, а
я тоже парень бывалый, про кутузку-то слыхивал. Подъехали к постоялому,
я ее, значит, за ручку, высаживаю… жду… И вдруг, братец ты мой, какую перемену слышу!"А что, говорит, Иван,
я здесь только ночь переночую, а завтра опять к себе в усадьбу — доставил бы ты
меня!"
— Здешний житель — как не знать! Да не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам только бы сбыть товар, а про то, что другому, за свои деньги,
тоже в сапогах ходить хочется, вы и забыли совсем! Сказал бы
я тебе одно слово, да боюсь, не обидно ли оно для тебя будет!
— Вы удивляетесь, вы восклицаете:"Вот так"штука"!" — говорил он, когда мы вошли, —
я тоже, в свою очередь, скажу:"Да, это «штука», но в том лишь смысле, что здесь слово «штука» означает победу знания над невежеством, ума над глупостью, таланта над бездарностью".
—
Я тоже. Черт знает, как этот проклятый пароход тихо двигается! Просто не знаешь, как время убить! А завтра еще в Т. полсуток поезда дожидаться нужно.
Тебеньков —
тоже либерал, хотя, разумеется, не такой красный, как
я.
Я, с своей стороны,
тоже ликую.
Я необходим, но и князь Иван Семеныч… о! он
тоже в своем роде… ah! c'est une utilite! c'est une tres grande utilite! [это ценность, очень большая ценность! (франц.)]
— Позволь, душа моя!
Я понимаю твою мысль: если все захотят иметь беспрепятственный вход к Бергу, то понятно, что твои личные желания в этом смысле уже не найдут такого полного удовлетворения, какое они находят теперь. Но, признаюсь,
меня страшит одно: а что, если они, то есть печенеги…
тоже начнут вдруг настаивать?
— Так ли это, однако ж? Вот у
меня был знакомый, который
тоже так думал:"Попробую, мол,
я не кормить свою лошадь: может быть, она и привыкнет!"И точно, дней шесть не кормил и только что, знаешь, успел сказать:"Ну, слава богу! кажется, привыкла!" — ан лошадь-то возьми да и издохни!
— Нет, маменька, — прерывает вдруг Сенечка, которому хочется вступиться за свою честь, —
я тоже однажды имел случай в этом роде…
И эта женщина хочет втереть
мне очки насчет каких-то платонических отношений… с Цыбулей! С этим человеком, который пройдет сквозь строй через тысячу человек — и не поморщится! Ну, нет-с, Полина Александровна, — это вы напрасно-с! Мы
тоже в этих делах кое-что смыслим-с!
— Да, но имеем ли мы право искать спокойствия, друг мой?
Я вот
тоже, когда глупенькая была, об том только и думала, как бы без заботы прожить. А выходит, что
я заблуждалась. Выходит, что мы, как христиане, должны беспрерывно печься о присных наших!
— Это в древности было, голубчик! Тогда действительно было так, потому что в то время все было дешево. Вот и покойный Савва Силыч говаривал:"Древние христиане могли не жать и не сеять, а мы не можем". И батюшку, отца своего духовного,
я не раз спрашивала, не грех ли
я делаю, что присовокупляю, — и он
тоже сказал, что по нынешнему дорогому времени некоторые грехи в обратном смысле понимать надо!
— Только скажу тебе откровенно, — продолжала она, — не во всех детях
я одинаковое чувство к себе вижу. Нонночка — так, можно сказать, обожает
меня; Феогност
тоже очень нежен, Смарагдушка — ну, этот еще дитя, а вот за Короната
я боюсь. Думается, что он будет непочтителен. То есть, не то чтобы
я что-нибудь заметила, а так, по всему видно, что холоден к матери!
Через несколько минут на столе стояло пять сортов варенья и еще смоквы какие-то,
тоже домашнего изделия, очень вкусные. И что всего удивительнее, нам действительно как-то веселее стало или, как выражаются крестьяне, поваднее.
Я откинулся в угол на спинку дивана, ел варенье и смотрел на Машу. При огнях она казалась еще моложавее.
— Это совсем другое дело; тут уж
я по закону. Да ведь и по-христиански, мой друг,
тоже судить надо. Им ведь земля-то нужна, ах, как нужна! Ну, стало быть,
я по-христиански…
— Да ведь и
я тоже… вот и братец… Ах, кстати! ведь братец с Чемезовом-то кончать хочет!
Он остановился и взглянул на
меня;
я тоже глядел на него, волнуемый смутными подозрениями.
— Вот и Феогностушка
тоже — так
меня радует!
— Помилуйте! даже очень-с! Но ведь и родителям
тоже смотреть на свое детище… А впрочем,
я — что же-с! Вот мать — права ее-с!
С другой стороны, и Тебеньков не дремал, но
тоже по секрету представил князю Ивану Семенычу проект циркуляра, о котором
тоже сообщил только
мне.
Тебеньков
тоже молчал, но это было молчание, полное торжества, и взгляд его глаз, и без того ясных, сделался до такой степени колюч, что
меня подирал мороз по коже.