Неточные совпадения
Сзади меня, на крыльце одинокого домика, не защищенного даже двором, сидело двое мужчин в халатах, которые курили папиросы
и вели на сон грядущий беседу.
От баржи, на которой устроена пароходная пристань,
ведет в гору деревянная лестница, довольно отлогая; в двух местах ее в горе вырыты площадки, на которых устроены тесовые навесы
и поставлены столы
и скамьи; на самом верху береговой кручи стоит трактир.
Он сел за один переход до Л.
и в течение этого переезда
вел себя совершенно молчаливо.
Двугривенный прояснил его мысли
и вызвал в нем те лучшие инстинкты, которые склоняют человека понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов, на которые еще бог
весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь
и он во всякое время готов сделаться другом дома).
Словом сказать, настоящих, «отпетых» бюрократов, которые не прощают, очень мало, да
и те вынуждены
вести уединенную жизнь. Даже таких немного, которые прощают без подмигиваний. Большая же часть прощает с пением
и танцами, прощает
и во все колокола звонит: вот, дескать, какой мы маскарад устроиваем!
— Занимаются они, по большей части, неблагонамеренностями, откуда происходит
и самое название: «неблагонамеренный». В частности же, не по-дворянски себя
ведут. Так, например, помещик Анпетов пригласил нескольких крестьян, поселил их вместе с собою, принял их образ жизни (только он Лаферма папиросы курит, а они тютюн),
и сам наравне с ними обрабатывает землю.
Крыт был дом соломой под щетку
и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени
и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь
и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота
вели в громадный темный двор, в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса
и яркими пятнами пестрили навоз
и улитый скотскою мочою деревянный помост.
—
И не позволяется, а всё же, чай, потихоньку исправляются.
И нас царь побивать не
велел, а кто только нас не побивает!
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает. День человек читает, другой читает — смотришь, по времени
и мечтать начнет.
И возмечтает неявленная
и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают, раба божьего, —
и на цугундер.
Веди себя благородно, не мути, унылости на других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
Очевидно, тут есть недоразумение, в существования которого много виноват т — ский исправник. Он призвал к себе подведомственных ему куроедов
и сказал им:"Вы отвечаете мне, что в ваших участках тихо будет!"Но при этом не разъяснил, что читать книжки, не ходить в гости
и вообще
вести уединенную жизнь — вовсе не противоречит общепринятому понятию о"тишине".
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок
и думает, что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой бог, что начальство за тебя заступилось,"поступков ожидать"
велело, а то быть бы бычку на веревочке! Да
и тут ты не совсем отобоярился, а вынужден был в Петербург удирать! Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате
и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги
и кати, неведомо зачем, в Петербург!
И вот, вместо того чтоб"с умом"
повести дело, я, по обыкновению, начал спешить, а меня, тоже по обыкновению, начали «объегоривать».
— Да все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли к нам, сударь: я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который день ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева. А он, слышь, за границей. Ну, да ведь
и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать
велела, а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
— Помилуй! — говорит. — Да я затем
и веду страшные разговоры, чтоб падший дух в себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на мысль? — прибавил он печально, — что в этих горах, в виду этой суровой природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
— Я, сударыня, настоящий разговор
веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от бога так созданы. А что создано, то все на потребу,
и никакой в том гнусности или разврату нет, кроме того, что говорить об том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них главное дело, чтобы выверт был, да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а только бы подлость одна!
Покуда мы таким образом морализировали, «калегварды» втихомолку
вели свой особливый разговор; слышалось шушуканье
и тихое, сдержанное хихиканье; казалось, что вот-вот сама Марья Потапьевна сейчас запоет...
— Так вот мы здесь, у источника,
и побеседуем! — сказал он, садясь возле меня, — нам с вами тамделать нечего, а вот около крюшончиков… Постойте! я сейчас
велю новый принести… с земляникой!
—
Велел закуску подать —
и только.
— Не счастье-с, а вся причина в том, что он проезжего купца обворовал. Останавливался у него на постоялом купец, да
и занемог. Туда-сюда, за попом, за лекарем, ан он
и душу богу отдал.
И оказалось у этого купца денег всего двадцать пять рублей, а Осип Иваныч пообождал немного, да
и стал потихоньку да полегоньку, шире да глубже, да так, сударь, это дело умненько
повел, что
и сейчас у нас в К. никто не разберет, когда именно он разбогател.
Архиерей принял генерала с распростертыми объятиями
и сейчас же
велел подать закуску.
Затем он
вел ожесточенную полемику с мировым посредником, самолично ездил к нему на разбирательство
и с какою-то страстностью подвергал себя"единовременному
и унизительному для него совместному сидению"с каким-нибудь Гришкой-поваром, который никак не хотел отслужить заповедные два года.
Подобно большинству энтузиастов того времени, он с жаром обратился к вольнонаемному труду
и, подобно всем,
повел это дело без расчета
и с первого же раза осекся.
— У господина Анпетова бываю
и даже ревнивым оком за ним слежу. До сих пор, однако, душепагубного ничего не приметил.
Ведет себя доброчинно, к церкви божией нельзя сказать, чтоб особливо прилежен, но
и неприлежным назвать нельзя.
Как-то не верится, что я снова в тех местах, которые были свидетелями моего детства. Природа ли, люди ли здесь изменились, или я слишком долго
вел бродячую жизнь среди иных людей
и иной природы, — как бы то ни было, но я с трудом узнаю родную окрестность.
—
И что после того у нас с ней было! что только было! Только сказывать не
велела!
Как я ни старался вникнуть в смысл этого сапожного кризиса, но из перекрестных мнений не мог извлечь никакого другого практического вывода, кроме того, что"от начальства поддержки нет", что"варшавский сапог истребить надо"
и что"старинным сапожникам следует предоставить
вести заведенное колесо на всей их воле".
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне
вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что
и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!»
И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» —
и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Это все-таки положение человека, которого ум поглощен не действительным предметом известных
и ясно сознанных стремлений, а теми несносными околичностями, которые, бог
весть откуда, легли на пути
и ни на волос не приближают к цели.
Лад же отвечает: «Се que femme veut, Dieu le veut» [Чего хочет женщина, то угодно богу (франц.)] —
и ведет ее под сень дерев…
Затем мы обнялись. Тебеньков
велел сервировать завтрак,
и все недоразумения были сейчас же покончены.
Однако через несколько минут Марья Петровна опять обдумалась,
велела затопить баню
и послала за Сенечкой.
Поговаривают, будто он пользуется значительными успехами у дам; тем не менее он
ведет себя очень осторожно; историй, которые могли бы его скомпрометировать, никогда не имел
и, как видно, предпочитает обделывать свои дела полегоньку.
Никогда не имев случая испытать над собой гнет чьей-нибудь власти, сама всегда властвуя
и повелевая, она исполнялась каким-то наивным удивлением перед Феденькой, который сразу подчинял ее себе.
Весь остаток вечера я провел в самом поганом настроении духа, но
вел себя совершенно прилично. Холодно
и сдержанно. Она заметила это
и улучила минуту, чтоб подозвать меня к себе.
А еще хуже, что он совсем не умеет
вести себя за столом,
и когда кончит суп, то всегда кладет ложку на скатерть.
Я
вел себя глупо; кажется даже, я мальтретировал ее. Но эта женщина — змея в полном смысле этого слова! Она скользит, вьется… Через четверть часа я сидел в своей дурацкой квартире, кусал ногти
и рвал на себе волосы…
— Нынче слободно! — излагает другой гость, — нынче батюшка царь всем волю дал! Нынче, коли ты хочешь сидеть — сиди!
И ты сиди,
и мужик сиди — всем сидеть дозволено! То есть, чтобы никому… чтобы ни-ни… сиди, значит,
и оглядывайся… Вот как царь-батюшка
повелел!
И я невольно подумал:"Возьми теперь эту тридцатисемилетнюю девочкуза руку
и веди ее, куда тебе хочется.
И что всего важнее, нигде она не пропадет, ничем ее не собьешь, кроме разве, что найдется
и еще кто-нибудь
и тоже возьмет ее за ручку,
и тоже
поведет, куда ему хочется".
— Нет, вдруг это как-то случилось. К обеду пришел он из казенной палаты, скушал тарелку супу
и говорит:"Я, Машенька, прилягу". А через час
велел послать за духовником
и, покуда ходили, все распоряжения сделал. Представь себе, я ничего не знала, а ведь у него очень хороший капитал был!
— Ну, видишь ли, друг мой! Вот ты себя дурно
вел сегодня — следовательно, сам же себя
и осудил. Не я тебя оставила без пирожного, а ты сам себя оставил. Вот
и дяденька то же скажет! Не правда ли, cher cousin? [дорогой кузен? (франц.)]
— А я вот что, братец. Я
велю вареньица подать, нам
и веселее будет. А потом
и чаю; ведь ты чай любишь?
Хорошо целовать эти глазки
и читать в них, как они думают: что бы еще
велеть с погреба принести!
— Ему это не рука, барину-то, потому он на теплые воды спешит. А для нас, ежели купить ее, — хорошо будет. К тому я
и веду, что продавать не надобно —
и так по четыре рубля в год за десятину на круг дадут. Земля-то клином в ихнюю угоду врезалась, им выйти-то
и некуда. Беспременно по четыре рубля дадут, ежели не побольше.
— Поэтому-то я
и думаю, что с крестьянами все-таки прямее дело
вести. Если
и будет оттяжка в деньгах, все-таки я не более того потеряю, сколько потерял бы, уступив землю за четыре
и даже за пять тысяч. А хозяева у земли между тем будут настоящие, те, которым она нужна, которые не перепродадут ее на спекуляцию, потому что, как вы сами сейчас же высказались, им
и уйти от земли некуда.
Как мать
и христианка, я так рассудила, чтобы каждый из них тот путь избрал, который всего вернее к счастию
ведет.
Поговоривши о делах, потревоживши старину, спросил я Лукьяныча
и о Промптовых; но, к величайшей неожиданности,
вести были очень неутешительные.
— Нет, так… Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть… Однако это еще бабушка надвое сказала… да! А впрочем,
и я хороша; тебя прошу не говорить об нем, а сама твержу:"Коронат да Коронат!"Будем-ка лучше об себе говорить. Вот я сперва закуску
велю подать, а потом
и поговорим; да
и наши, того гляди, подъедут.
И преприятно денек вместе проведем!
Тебеньков говорит: «Все не могут
повелевать, надобно, чтобы кто-нибудь
и повиновался».
Ясно было, что Плешивцев окончательно начинает терять хладнокровие, что он, вообще плохой спорщик, дошел уже до такой степени раздражения, когда всякое возражение, всякий запрос принимают размеры оскорбления. При таком расположении духа одного из спорящих первоначальный предмет спора постепенно затемняется,
и на сцену бог
весть откуда выступают всевозможные детали, совершенно ненужные для разъяснения дела. Поэтому я решился напомнить друзьям моим, что полемика их зашла слишком далеко.