Неточные совпадения
Она провела по сфинксу крестообразную черту
и велела ему сказать, что крест — вот разгадка.
Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью
велела разбудить его: с Митей сделались судороги;
и он пришел
и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел у ней часа два
и помог ребенку.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это
ведет только к пошлости
и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука
и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что
и умники наши, так называемые передовые люди
и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре
и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Нет, ты можешь
велеть самовар принять, — отвечал Николай Петрович
и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir, [Добрый вечер (фр.).]
и ушел к себе в кабинет.
Он был ловкий придворный, большой хитрец,
и больше ничего; в делах толку не знал, ума не имел, а умел
вести свои собственные дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь это главное.
— Сигарку сигаркой, — подхватил Ситников, который успел развалиться в креслах
и задрать ногу кверху, — а дайте-ка нам позавтракать, мы голодны ужасно; да
велите нам воздвигнуть бутылочку шампанского.
Она так же непринужденно разговаривала с своим танцором, как
и с сановником, тихо
поводила головой
и глазами
и раза два тихо засмеялась.
Фифи радостно бросилась вон, в надежде, что ее
поведут гулять, но, оставшись одна за дверью, начала скрестись
и повизгивать. Княжна нахмурилась, Катя хотела было выйти…
Напротив, с Катей Аркадий был как дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные в ней музыкой, чтением
повестей, стихов
и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки
и его занимали.
Одинцова остановилась,
велела ей уйти
и села опять,
и опять задумалась.
— Пойдемте, матушка, в самом деле, — промолвил Базаров
и повел в дом ослабевшую старушку. Усадив ее в покойное кресло, он еще раз наскоро обнялся с отцом
и представил ему Аркадия.
— Сию минуту, Василий Иваныч, стол накрыт будет, сама в кухню сбегаю
и самовар поставить
велю, все будет, все. Ведь три года его не видала, не кормила, не поила, легко ли?
Василий Иванович засмеялся
и сел. Он очень походил лицом на своего сына, только лоб у него был ниже
и уже,
и рот немного шире,
и он беспрестанно двигался,
поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал
и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
— Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк
и отдал им свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду за половину урожая.] Я считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае
повелевает, хотя другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
Потом явился на сцену чай со сливками, с маслом
и кренделями; потом Василий Иванович
повел всех в сад, для того чтобы полюбоваться красотою вечера.
Вел простой образ жизни
и сам обрабатывал землю; снискал славу образцового гражданина.] грядку под позднюю репу отбиваю.
— Да, — начал Базаров, — странное существо человек. Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь, какую
ведут здесь «отцы», кажется: чего лучше? Ешь, пей
и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
— Ведь я тебе говорил, что я не имею предрассудков, — пробормотал Василий Иванович (он только накануне
велел спороть красную ленточку с сюртука)
и принялся рассказывать эпизод чумы. — А ведь он заснул, — шепнул он вдруг Аркадию, указывая на Базарова
и добродушно подмигнув. — Евгений! вставай! — прибавил он громко: — Пойдем обедать…
Она по-прежнему сидела возле сына (в карты она не играла), по-прежнему подпирая щеку кулачком,
и вставала только затем, чтобы
велеть подать какое-нибудь новое яство.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях
велел высечь одного своего оброчного мужика —
и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор
и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
— Ты от Енюши? Знаешь ли, я боюсь: покойно ли ему спать на диване? Я Анфисушке
велела положить ему твой походный матрасик
и новые подушки; я бы наш пуховик ему дала, да он, помнится, не любит мягко спать.
Николай Петрович
велел подать несколько бутылок портера, только что привезенного из Москвы,
и сам раскутился до того, что щеки у него сделались малиновые
и он все смеялся каким-то не то детским, не то нервическим смехом.
Во время обедов
и ужинов он старался направлять речь на физику, геологию или химию, так как все другие предметы, даже хозяйственные, не говоря уже о политических, могли
повести если не к столкновениям, то ко взаимному неудовольствию.
Неожиданный поступок Павла Петровича запугал всех людей в доме, а ее больше всех; один Прокофьич не смутился
и толковал, что
и в его время господа дирывались, «только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на конюшне отодрать
велели».
— Все у вас благополучно, но не все здоровы, — проговорил Базаров. — А ты не тараторь,
вели принести мне квасу, присядь
и слушай, что я тебе сообщу в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было
и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос,
и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов
велел ее принять,
и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.
Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся
и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она
и не понимала, к чему он это все
ведет,
и ждала чего-то.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна
велела позвать Базарова к себе в кабинет
и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при свете лампадки бледное лицо отца
и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках
и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на своего сына.
— Нет, зачем; скажи, что кланяться
велел, больше ничего не нужно. А теперь я опять к моим собакам. Странно! хочу остановить мысль на смерти,
и ничего не выходит. Вижу какое-то пятно…
и больше ничего.