Неточные совпадения
Я знаю все это, но и
за всем тем — не только
остаюсь при этой дурной привычке, но и виновным в преднамеренном бездельничестве признать себя не могу.
Если человек беззащитен, если у него нет средств бороться ни
за, ни против немощной плоти, то ему
остается только безусловно отдаться на волю гнетущей необходимости, в какой бы форме она ни представлялась.
И, таким образом,
за спорами, простец
остается непристроенным.
— Пустое дело. Почесть что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал.
Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал, а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок. Ну, он и говорит, Матвей-то Иваныч: «Где мне, говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да и продал Крестьян Иванычу
за бесценок. Владай!
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет,
за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и
останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в самом деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить весь русский народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете простить!
— Ну, вот! вот он самый и есть! Так жил-был этот самый Скачков, и
остался он после родителя лет двадцати двух, а состояние получил — счету нет! В гостином дворе пятнадцать лавок, в Зарядье два дома, на Варварке дом,
за Москвой-рекой дом, в Новой Слободе… Чистоганом миллион… в товаре…
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так,
за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент
остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
Лукьяныч выехал
за мной в одноколке, на одной лошади. На вопрос, неужто не нашлось попросторнее экипажа, старик ответил, что экипажей много, да в лом их лучше отдать, а лошадь одна только и
осталась, прочие же «кои пали, а кои так изничтожились».
— Опять же товарник… сучья… по нашему месту всякий сучок денег стоит! А земля-то! земля-то ведь опять
за покупателем
останется!
Ан сочти-ка ты, сколько гривенников-то
за день в кармане
останется — ведь шутя-шутя полтора-два рубля в сутки набежит!
— Да все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли к нам, сударь: я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который день ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева. А он, слышь,
за границей. Ну, да ведь и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать велела, а сама с «калегвардами» разговаривать
осталась.
Из служб были перенесены только кухня и погреб, все прочее
осталось на прежнем месте
за прудом.
Мало-помалу отношения выяснились. Зиму 1862/1863 года Антон,"для-ради признательности", еще
оставался у генерала, но уже исподволь заготовлял лес для построек. Когда же окончательно сказали вину волю, то он не вытерпел и явился
за расчетом.
Нимало не думая, оба решили невеликие сии капиталы проесть; но при сем один, накупив себе на базаре знатных яств и питий и получив,
за всеми расходами, полтинник сдачи, сделал из купленного материала обед и со вкусом съел оный; другой же, взяв кастрюлю, наполнив оную водою и вскипятив, стал в кипятке варить наследственную двадцатипятирублевую бумажку, исполняя сие дотоле, пока от бумажки не
осталось одно тесто.
Таким образом, покуда князь Иван Семеныч выполняет свое провиденциальное назначение, я
остаюсь в стороне; я только слежу
за ним и слегка критикую его.
Сенечка мой милый! это все твое!"То представлялось ему, что и маменька умерла, и братья умерли, и Петенька умер, и даже дядя, маменькин брат, с которым Марья Петровна была в ссоре
за то, что подозревала его в похищении отцовского духовного завещания, и тот умер; и он, Сенечка,
остался общим наследником…
Я сидел у растворенного окна, смотрел на полную луну и мечтал. Сначала мои мысли были обращены к ней,но мало-помалу они приняли серьезное направление. Мне живо представилось, что мы идем походом и что где-то, из-за леса, показался неприятель. Я, по обыкновению, гарцую на коне, впереди полка, и даю сигнал к атаке. Тррах!.. ружейные выстрелы, крики, стоны, «руби!», «коли!». Et, ma foi! [И, честное слово! (франц.)] через пять минут от неприятеля
осталась одна окрошка!
Не думай, однако ж, petite mere, что я сержусь на тебя
за твои нравоучения и обижен ими. Во-первых, я слишком bon enfant, [паинька (франц.)] чтоб обижаться, а во-вторых, я очень хорошо понимаю, что в твоем положении ничего другого не
остается и делать, как морализировать. Еще бы! имей я ежедневно перед глазами Butor'a, я или повесился бы, или такой бы aperГu de morale настрочил, что ты только руками бы развела!
За сим
остаюсь навсегда разгневанный отец твой
— Как «зато»! Да ведь если б они и не жаловались, Гулино-то все-таки не
осталось бы
за ними!
—
За делом, что ли,
за каким приехал, или так? — спросила она меня, когда кончились первые излияния, в которых главную роль играли пожимания рук, оглядывания и восклицания:"Ах, как постарел!"или:"Ах, как поседел!" —
за которыми, впрочем, сейчас же следовало:"Что ж я, однако ж: совсем не постарел! какой был, такой и
остался… даже удивительно!"
Предмет моей поездки в несколько минут был исчерпан сполна. Мне
оставалось только возвратиться в Чемезово, но какая-то смутная надежда на Филофея Павлыча, на Нонночку удерживала меня. Покуда я колебался, звон бубенцов раздался на дворе, и, вслед
за тем, целая ватага влетела в переднюю.
— А вот как я вам скажу. Был я вчера у Радугина: он ночью нынче в Москву
за сукном уехал. Так он мне сказывал:"Взялся, говорит, я сто тысяч аршин сукна поставить по рублю
за аршин и для задатков вперед двадцать пять тысяч получил — сколько, ты думаешь, у меня от этих двадцати пяти тысяч денег
осталось?"–"Две синеньких?" — говорю."Две не две, а… пять тысяч!!"
— Нет, вы только сообразите, сколько у них, у этих французов, из-за пустяков времени пропадает! — горячился Василий Иваныч, — ему надо землю пахать, а его в округу гонят:"Ступай, говорят, голоса подавать надо!"Смотришь, ан полоса-то так и
осталась непаханная!
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, // Горой наклали хлебушка // И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. // Роман
за караульного //
Остался у ведра, // А прочие вмешалися // В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, //
За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя
за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
За первым ломтем последовал другой, потом третий, до тех пор, пока не
осталось ни крохи…
Но так как он вслед
за тем умылся, то, разумеется, следов от бесчестья не
осталось никаких.