Неточные совпадения
Во-вторых, как это
ни парадоксально
на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно,
что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят понять,
что они болтают совершенно одно и то же.
Как бы то
ни было, но принцип обуздания продолжает стоять незыблемый, неисследованный. Он написан во всех азбуках,
на всех фронтисписах,
на всех лбах. Он до того незыблем,
что даже говорить о нем не всегда удобно. Не потому ли, спрашивается, он так живуч, не потому ли о нем неудобно говорить,
что около него ютятся и кормятся целые армии лгунов?
Ни в том,
ни в другом случае опереться ему все-таки не
на что.
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги
на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор,
что вот как
ни дрянна и
ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над тобою, «бодрым духом», верх.
Такого рода метаморфозы вовсе не редкость даже для нас; мы
на каждом шагу встречаем мечущихся из стороны в сторону простецов, и если проходим мимо них в недоумении, то потому только,
что ни мы,
ни сами мечущиеся не даем себе труда формулировать не только источник их отчаяния, но и свойство претерпеваемой ими боли.
Подумайте, сколько тут теряется нравственных сил? а если нравственные силы нипочем
на современном базаре житейской суеты, то переложите их
на гроши и сообразите, как велик окажется недочет последних, вследствие одного того только,
что простец, пораженный унынием, не видит ясной цели
ни для труда,
ни даже для самого существования?
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить —
на все первый сорт. И не то чтоб себе
на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки
на ум пойдут! Он тебя утром
на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот
что диво: куда деньги деваются,
ни у кого их нет!
Восклицание «уж так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее время модный припев градов и весей российских. Везде, где бы вы
ни были, — вы можете быть уверены,
что услышите эту фразу через девять слов
на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою — все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То же самое услышали мы и
на постоялом дворе.
— Да-с, но вы забываете,
что у нас нынче смутное время стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось:
что ни шаг, то доброхотный ревнитель. И всякий считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать
на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
Предположение это так нелепо и, можно сказать, даже чудовищно,
что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться
на идее ненаказуемости, и все так называемые оправдательные речи суть не
что иное, как более или менее унизительные варьяции
на тему: „не пойман — не вор!“
Ты пишешь,
что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию, тобою полученному, я иного и не ожидала от тебя. Но знаешь ли, друг мой, почему начальники так дороги твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас
ни на есть (франц.)] обязаны любить данное нам от бога начальство? Прошу тебя, выслушай меня.
Но и тут следует устроить так, чтобы генерал
ни на минуту не усумнился,
что это мысль его собственная.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался,
что мы смотреть
на него без слез не можем.
Ни рукой,
ни ногой пошевелить не может, и
что говорит — не разберем. И ему мы твое письмо прочитали, думая,
что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
Однако так как и генералу твоему предики этого изувера понравились, то оставляю это
на его усмотрение, тем больше
что, судя по письму твоему, как там
ни разглагольствуй в духе пророка Илии, а все-таки разглагольствиям этим один неизбежный конец предстоит.
Рассказывает,
что нынче
на все дороговизна пошла, и пошла оттого,
что"прежние деньги
на сигнации были, а теперьче
на серебро счет пошел"; рассказывает,
что дело торговое тоже трудное,
что"рынок
на рынок не потрафишь: иной раз дорого думаешь продать, ан
ни за
что спустишь, а другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего человека послал"; рассказывает,
что в скором времени"объявления набору ждать надо"и
что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору быть нельзя".
—
Что и говорить! Вот и у вас, сударь, головка-то беленька стала, а об стариках и говорить нечего. Впрочем, я
на себя не пожалуюсь:
ни единой во мне хворости до сей поры нет! Да
что же мы здесь стоим! Милости просим наверх!
— Знаю я, сударь,
что начальство пристроить вас куда-нибудь желает. Да вряд ли. Не туда вы глядите, чтоб к какому
ни на есть делу приспособиться!
— И дело. Вперед наука. Вот десять копеек
на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем,
что ему
ни дай — возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли, как!
Что ж ты исправнику не шепнул!
— Поступков не было. И становой, сказывают, писал: поступков, говорит, нет, а
ни с кем не знакомится, книжки читает… так и ожидали,
что увезут! Однако ответ от вышнего начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался,
что нынче с становым шутка плохая: сел
на машину — и айда в Петербург-с!
— А кто его знает! Может, он промежду себя революцию пущал. Не по-людски живет!
ни с кем хлеба-соли не водит! Кому вдомек,
что у него
на уме!
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает,
что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой бог,
что начальство за тебя заступилось,"поступков ожидать"велело, а то быть бы бычку
на веревочке! Да и тут ты не совсем отобоярился, а вынужден был в Петербург удирать! Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить,
ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
Признаюсь, это известие меня озадачило. Как! этот благолепный старик, который праздника в праздник не вменяет, ежели двух обеден не отстоит, который еще давеча говорил,
что свою Анну Ивановну
ни на какую принцессу не променяет… снохач!!
Обращение это застало меня совершенно впрасплох. Вообще я робок с дамами; в одной комнате быть с ними — могу, но разговаривать опасаюсь. Все кажется,
что вот-вот онаспросит что-нибудь такое совсем неожиданное,
на что я
ни под каким видом ответить не смогу. Вот «калегвард» — тот ответит; тот, напротив, при мужчине совестится, а дама никогда не застанет его врасплох. И будут онивместе разговаривать долго и без умолку, будут смеяться и — кто знает — будут, может быть, и понимать друг друга!
Поели, надо ложиться спать. Я запер дверь
на крючок и, по рассеянности, совершенно машинально потушил свечку. Представьте себе мой ужас! —
ни у меня,
ни у Легкомысленного
ни единой спички! Очутиться среди непроглядной тьмы и при этом слышать, как товарищ, без малейшего перерыва, стучит зубами! Согласитесь,
что такое положение вовсе не благоприятно для"покойного сна"…
Надо вам сказать, милая Марья Потапьевна,
что никто никогда в целом мире не умел так стучать зубами, как стучал адвокат Легкомысленный. Слушая его, я иногда переносился мыслью в Испанию и начинал верить в существование кастаньет. Во всяком случае, этот стук до того раздражил мои возбужденные нервы,
что я, несмотря
на все страдания, не мог
ни на минуту уснуть.
Само собою разумеется,
что во всем этом не было
ни тени намека
ни на социализм,
ни на коммунизм, о которых он, впрочем, и понятия не имел, но тем не менее поступок его произвел сенсацию.
И он тосковал, выходил в сумерки любоваться
на барский дом, рассчитывал
на пальцах и втайне давал себе клятву во
что бы то
ни стало быть там.
— Да-с, любезнейший родитель! Не могу похвалить ваши порядки! не могу-с! Пошел в сад —
ни души!
на скотном —
ни души!
на конном — хоть шаром покати! Одного только ракалью и нашел — спит брюхом кверху! И надобно было видеть, как негодяй изумился, когда я ему объяснил,
что он нанят не для спанья, а для работы! Да-с! нельзя похвалить-с! нельзя-с!
Генерал молча выслушивал эти реприманды, наклонив лицо к тарелке, и
ни разу не пришло ему даже
на мысль,
что, несмотря
на старость, он настолько еще сильнее и крепче своего пащенка,
что стоило ему только протянуть руку, чтоб раздавить эту назойливую гадину.
По одному наружному виду этого жалкого строения можно об заклад побиться,
что в нем нет
ни единой живой половицы,
что в щели стен его дует,
что на стенах этих обои повисли клочьями.
Народ нонче все гольтепа, бездомовый пошел:
на что ни пустись — все ему хуже прежнего не будет.
— Верное слово говорю. Чтобы ему
на ум пришло,
что он чужое добро жжет —
ни в жизнь! Иной даже похваляется, чтоб его боялись. И не токма
что похвальба эта с рук ему сходит, а еще каждый день пьян бывает!
— Леску у Гололобова десятин с полсотни, должно быть, осталось — вот Хрисашка около него и похаживает. Лесок нешто,
на худой конец, по нынешнему времени, тысяч пяток надо взять, но только Хрисашка теперича так его опутал, так опутал,
что ни в жизнь ему больше двух тысяч не получить. Даже всех прочих покупателев от него отогнал!
Как я
ни старался вникнуть в смысл этого сапожного кризиса, но из перекрестных мнений не мог извлечь никакого другого практического вывода, кроме того,
что"от начальства поддержки нет",
что"варшавский сапог истребить надо"и
что"старинным сапожникам следует предоставить вести заведенное колесо
на всей их воле".
Хотя мы оба путешествовали по делам, от которых зависел только наш личный интерес, но в то же время нас
ни на минуту не покидала мысль,
что, кроме личных интересов, у нашей жизни есть еще высшая цель, известная под названием"украшения столбцов".
На другой день, с почтовым поездом, я возвращался в Петербург. Дорогой я опять слышал «благонамеренные речи» и мчался дальше и дальше, с твердою надеждой,
что и впредь, где бы я
ни был, куда бы
ни кинула меня судьба, всегда и везде будут преследовать меня благонамеренные речи…
По старой привычке, мне все еще кажется,
что во всяких желаниях найдется хоть крупица чего-то подлежащего удовлетворению (особливо если тщательно рассортировывать желания настоящие, разумные от излишних и неразумных, как это делаю я) и
что если я люблю
на досуге послушать, какие бывают
на свете вольные мысли, то ведь это
ни в каком случае никому и ничему повредить не может.
А так как"наши дамы"знают мои мирные наклонности и так как они очень добры, то прозвище «Гамбетта» звучит в их устах скорее ласково,
чем сердито. К тому же, быть может, и домашние Руэры несколько понадоели им, так
что в Гамбетте они подозревают что-нибудь более пикантное. Как бы то
ни было, но наши дамы всегда спешат взять меня под свое покровительство, как только услышат,
что на меня начинают нападать. Так
что, когда однажды князь Лев Кирилыч, выслушав одну из моих «благоначинательных» диатриб, воскликнул...
По-настоящему, ему тогда же следовало, не конфузясь, объяснить недоразумение и возразить:"Да я именно, ваше превосходительство, так и имел честь почтительнейше полагать!" — но, к несчастию, обстоятельства как-то так сложились,
что он не успел
ни назад отступить,
ни броситься в сторону, да так и остался с почтительнейшим докладом
на устах.
Как
ни повертывайте эти вопросы, с какими иезуитскими приемами
ни подходите к ним, а ответ все-таки будет один: нет,
ни вреда,
ни опасности не предвидится никаких… За
что же это жестокое осуждение
на бессрочное блуждание в коридоре, которое, представляя собою факт беспричинной нетерпимости, служит, кроме того, источником «шума» и"резкостей"?
В-третьих, наконец, не напрасно же сложилась
на миру пословица: не боги горшки обжигают, а
чем же, кроме"обжигания горшков", занимается современный русский человек, к какому бы он полу или возрасту
ни принадлежал?
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас
ни на есть (франц.)] понимаем,
что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать то,
что и без того стоит еле живо, но
на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
Вот лозунг, к которому пришла вся наша либеральная партия, et tant qu'elle restera dans ces convictions, la police n'aura rien а у redire! [и пока она будет
на том стоять, полиция
ни в
чем не сможет ее упрекнуть (франц.)]
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце,
что она, как ужаленная, выскакивала из-за стола и, не говоря
ни слова, выбегала из комнаты, а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна утром просыпалась, то, сплеснув себе наскоро лицо и руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас же отправлялась по хозяйству и уж затем целое утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни в контору, а там в оранжерею, а там
на скотный двор.
Одним словом, встречаясь в жизни
на каждом шагу, они не только не могли
ни в
чем сойтись, но положительно и постоянно точили друг друга.
Но Марья Петровна уже вскочила и выбежала из комнаты. Сенечка побрел к себе, уныло размышляя по дороге, за
что его наказал бог,
что он
ни под каким видом
на маменьку потрафить не может. Однако Марья Петровна скоро обдумалась и послала девку Палашку спросить"у этого, прости господи, черта",
чего ему нужно. Палашка воротилась и доложила,
что Семен Иваныч в баньку желают сходить.
Как бы то
ни было, но квартира его была действительно отделана как игрушечка, хотя Марья Петровна, по своей расчетливости, не слишком-то щедро давала детям денег
на прожитие; сверх того, княгиня почти публично называла его сынком, давала ему целовать свои ручки и без устали напоминала Митенькиным начальникам,
что это перл современных молодых людей.
Если б можно было упечь Феденьку куда-нибудь подальше, но так, чтобы это было прилично (ему часто даже во сне виделось,
что Феденька оказался преступником и
что его ссылают в Сибирь), то он бы
ни на минуту не усомнился оказать в этом деле все свое содействие.
Наконец и они приехали. Феденька, как соскочил с телеги, прежде всего обратился к Пашеньке с вопросом:"Ну,
что, а слюняй твой где?"Петеньку же взял за голову и сряду три раза
на ней показал, как следует ковырять масло. Но как
ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому.
Во-первых, его осаждала прискорбная мысль,
что все усилия, какие он
ни делал, чтоб заслужить маменькино расположение, остались тщетными; во-вторых, Петенька всю ночь метался
на постели и испускал какое-то совсем неслыханное мычание; наконец, кровать его была до такой степени наполнена блохами,
что он чувствовал себя как бы окутанным крапивою и несколько раз не только вскакивал, но даже произносил какие-то непонятные слова, как будто бы приведен был сильными мерами в восторженное состояние.