Неточные совпадения
А что, думаю я себе, подберу-ка я эти кусочки: может
быть, что-нибудь из них да и
выйдет!
Тут
была простая мораль «пур ле жанс», которую ни один делец обуздания никогда не считает для себя обязательною и в которой всегда имеется достаточно широкая дверь, чтобы
выйти из области азбучных афоризмов самому и вывести из нее своих присных.
— Нехорошо-с. То
есть так плохо, так плохо, что если начать рассказывать, так в своем роде «Тысяча и одна ночь»
выйдет. Ну, а все-таки еще ратуем.
Выйдя из сеней, вы встречали нечто вроде холодного коридора с чуланчиками и кладовушками на каждом шагу, в котором царствовала такая кромешная тьма, что надо
было идти ощупью, чтоб не стукнуться лбом об какую-нибудь перекладину или не споткнуться.
—
Выйду из ученья, на службу поступлю, сам
буду жалованье получать.
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности
есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача
выйдет. А у тебя разве дача?
— Поступков не
было. И становой, сказывают, писал: поступков, говорит, нет, а ни с кем не знакомится, книжки читает… так и ожидали, что увезут! Однако ответ от вышнего начальства
вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка плохая: сел на машину — и айда в Петербург-с!
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою руку и обеими руками крепко сжал ее. Но в то же время он не то печально, не то укоризненно покачивал головой, как бы говоря:"Какие
были родители и какие
вышли дети!"
— Опять ежели теперича самим рубить начать, — вновь начал Лукьяныч, — из каждой березы верно полсажонок
выйдет. Ишь какая стеколистая выросла — и вершины-то не видать! А под парками-то восемь десятин — одних дров полторы тыщи саженей
выпилить можно! А молодятник сам по себе! Молодятник еще лучше после вырубки пойдет! Через десять лет и не узнаешь, что тут рубка
была!
— Христос с вами! Да вы слыхали ли про Бородавкина-то! Он ведь два раза невинно падшим объявлялся! Два раза в остроге сидел и всякий раз чист
выходил! На-тко! нашли кого обмануть! Да его и пунштом-то для того только
поят, чтобы он не слишком уж лют
был!
Действительно, с нашим приходом болтовня словно оборвалась; «калегварды» переглядывались, обдергивались и гремели оружием; штатский «калегвард» несколько раз обеими руками брался за тулью шляпы и шевелил губами, порываясь что-то сказать, но ничего не
выходило; Марья Потапьевна тоже молчала; да, вероятно, она и вообще не
была разговорчива, а более отличалась по части мления.
Затем, когда все земное
было им совершено, он сам, motu proprio, [добровольно (лат.)]
вышел в отставку с приличною пенсией (это
было лет за десять до упразднения крепостного права) и поселился у себя в Воплине.
Изредка,
выходя из дома, он обводил удивленными, словно непонимающими взорами засохшие деревца, ямы, оставшиеся незаровненными, неубранный хлам — и в седой его голове копошилась одна мысль; что где-нибудь должен
быть человек, который придет и все это устроит разом, одним махом.
В самое светлое Христово воскресенье в новом здании открыт
был кабак, и генерал имел случай убедиться, что все село, не исключая и сынов Калины, праздновало это открытие, горланя песни, устроивая живые картины и нимало не стесняясь тем, что генерал несколько раз самолично
выходил на балкон и грозил пальцем.
И он тосковал,
выходил в сумерки любоваться на барский дом, рассчитывал на пальцах и втайне давал себе клятву во что бы то ни стало
быть там.
А так как помещик здесь исстари
был властелином лесов, полей, лугов и всего, что на земле, и всего, что под землею, то и
выходит, что как будто вся местность разом ликвидирует…
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять пальцев, — покуда леса
были целы — жить
было можно, а теперь словно последние времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не
будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не
выходим!
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь, и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно и солнце заливает блеском окрестные пеньки и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки. Вот вам и радошный май. Прежде в это время скотина
была уж сыта в поле, леса стонали птичьим гомоном, воздух
был тих, влажен и нагрет.
Выйдешь, бывало, на балкон — так и обдает тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым запахом сосны и
ели.
— Да сначала, как уставную-то грамоту писал, перестарался уж очень. Землю, коя получше, за собой оставил, ан дача-то и
вышла у него клочьями. Тоже плут ведь он! думал:"Коли я около самой ихней околицы землю отрежу, так им и курицы некуда
будет выпустить!" — ан
вышло, что курицы-то и завсе у него в овсе!
— Такая тут у нас
вышла история! такая история! Надо вам сказать, что еще за неделю перед тем встречает меня Петр Петрович в городе и говорит:"Приезжай шестого числа в Вороново, я Машу замуж выдаю!"Ну, я, знаете, изумился, потому ничего этакого не видно
было…
Наконец, когда все пожелания
были высказаны, когда исчерпались все междометия, прения упали само собою, и все стали расходиться, в числе прочих
вышел и я, сопутствуемый другом моим, Александром Петровичем Тебеньковым.
"Что, ежели позволят? — думалось, в свою очередь, и мне. — Ведь начальство — оно снисходительно; оно, чего доброго, все позволит, лишь бы ничего из этого не
вышло. Что тогда
будет?
Будут ли ониусердны в исполнении лежащих на них обязанностей? — Конечно,
будут, ибо не доказывают ли телеграфистки? Окажут ли себя способными охранять казенный интерес? — Конечно, окажут, ибо не доказывают ли кассирши на железных дорогах?"
Но когда мы
выходим из нашей келейности и с дерзостью начинаем утверждать, что разговор об околоплодной жидкости
есть единственный достойный женщины разговор — alors la police intervient et nous dit: halte-la, mesdames et messieurs! respectons la morale et n'embetons pas les passants par des mesquineries inutiles! [тогда вмешивается полиция и говорит нам: стойте-ка, милостивые государыни и милостивые государи! давайте уважать нравственность и не
будем досаждать прохожим никчемными пустяками! (франц.)]
Весьма натурально, что,
будучи от природы нетерпелива и не видя конца речи, Марья Петровна
выходила наконец из себя и готова
была выкусить язык этому"подлецу Сеньке", который прехладнокровно сидел перед нею и размазывал цветы своего красноречия.
Это
был единственный случай, когда Митенька
вышел из своего обычного хладнокровия и чуть
было не поссорился с своею покровительницей.
Результаты в обоих случаях
выходили одинаковые, и действительно, Митенька шел вперед столь же быстрыми шагами, как и Сенечка, с тою только разницей, что Сенечка мог надеяться всплыть наверх в таком случае, когда
будет запрос на пошлецов восторженных, а Митенька — в таком, когда
будет запрос на пошлецов непромокаемых.
P. S. Вчера, в то самое время, как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил:"Барин насчет женского полу — огонь!"Должно
быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять
вышла на балкон и стояла там все время, покуда я смотрел на нее в бинокль. Право, она недурна!"
Ротмистр, в твоем описании,
выходит очень смешон. И я уверена, что Полина вместе с тобой посмеялась бы над этим напомаженным денщиком, если б ты пришел с своим описанием в то время, когда борьба еще
была возможна для нее. Но я боюсь, что роковое решение уж произнесено, такое решение, из которого нет другого выхода, кроме самого безумного скандала.
— Да, но имеем ли мы право искать спокойствия, друг мой? Я вот тоже, когда глупенькая
была, об том только и думала, как бы без заботы прожить. А
выходит, что я заблуждалась.
Выходит, что мы, как христиане, должны беспрерывно печься о присных наших!
— Ему это не рука, барину-то, потому он на теплые воды спешит. А для нас, ежели купить ее, — хорошо
будет. К тому я и веду, что продавать не надобно — и так по четыре рубля в год за десятину на круг дадут. Земля-то клином в ихнюю угоду врезалась, им выйти-то и некуда. Беспременно по четыре рубля дадут, ежели не побольше.
— Да, давеча, как молотили, я
выходила — очень
было хорошо! — отозвалась Машенька.
—
Было тут всего. И молебны служили, и к покойному Савве Силычу на могилку ездили. Филофей-то Павлыч все просил, чтоб она его прокляла, однако она не согласилась: любимчик! Думала-думала и кончила тем, что у Дерунова выкупное свидетельство разменяла, да и
выслала денежки на уплату мадаме.
Только прежде у нее полненькие щечки
были —
выходило мило, а теперь щечки съежились —
выходит противно.
—
Выходит, стало
быть, что оно и уморительно, да и не весело?
— Но матери кажется, что Коронат, поступая таким образом,
выходит из повиновения родительской власти, что если она раз, по каким-то необъяснимым соображениям, сказала себе, что ее сын
будет юристом, то он и должен
быть таковым. Одним словом, что он — непочтительный.
Ясно, что делать мне больше
было нечего. Я
вышел в залу и начал прощаться. Как и водится, меня проводили «по-родственному». Машенька даже всплакнула.
— Но ведь это логически
выходит из всех твоих заявлений! Подумай только: тебя спрашивают, имеет ли право француз любить свое отечество? а ты отвечаешь:"Нет, не имеет, потому что он приобрел привычку анализировать свои чувства, развешивать их на унцы и граны; а вот чебоксарец — тот имеет, потому что он ничего не анализирует, а просто идет в огонь и в воду!"Стало
быть, по-твоему, для патриотизма нет лучшего помещения, как невежественный и полудикий чебоксарец, который и границ-то своего отечества не знает!
Нет,
было время, когда она называла себя консерваторкой и в этом качестве делала из окна ручкой проезжему кавалергарду и
выходила гулять не иначе как в сопровождении ливрейного лакея.
Затем мы сели ужинать, и он спросил шампанского. Тут же подсела целая компания подручных устроителей ополчения. Все
было уже сформировано и находилось, так сказать, начеку. Все смеялось,
пило и с доверием глядело в глаза будущему. Но у меня не
выходило из головы:"Придут нецыи и на вратах жилищ своих начертают:"Здесь стригут, бреют и кровь отворяют"".
—
Был, в самый раз попал, амнистию обсуждали. Галдят, а толку нет. Знают, что придет Наполеон, и всем им одно решение
выйдет — в Кайенну ушлют.
Нас попросили
выйти из вагонов, и, надо сказать правду, именно только попросили,а отнюдь не вытурили. И при этом не употребляли ни огня, ни меча — так это
было странно! Такая ласковость подействовала на меня тем более отдохновительно, что перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная мысль:"Да что ж они об Страшном суде говорили! какой же это Страшный суд! — или,
быть может, он послебудет?