Неточные совпадения
Рыться в этой куче, вытаскивать наудачу
то один,
то другой осколок — работа унизительная и совершенно бесплодная.
А так как, в ожидании, надобно же мне как-нибудь провести время,
то я располагаюсь у себя в кабинете и выслушиваю, как один приятель говорит: надо обуздать мужика, а
другой: надо обуздать науку.
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят
друг в
друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят понять, что они болтают совершенно одно и
то же.
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту, как ни уверяют
друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и
тот же, что вся разница в
том, что один делает руладу вверх,
другой же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над
тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
Я до такой степени привыкк ним, что, право, не приходит даже на мысль вдумываться, в чем собственно заключаются
те тонкости, которыми один обуздательный проект отличается от
другого такового ж. Спросите меня, что либеральнее: обуздывать ли человечество при помощи земских управ или при помощи особых о земских провинностях присутствий, — клянусь, я не найдусь даже ответить на этот вопрос.
Ведь и
те и
другие одинаково говорят мне об «обуздании» — зачем же я буду целоваться с одним и отворачиваться от
другого из-за
того только, что первый дает мне на копейку менее обуздания, нежели второй?
С
другой стороны, он никогда не рассуждал и о
том, почему жизнь так настойчиво подстрекает его на бунт против обуздания; ему сказали, что это происходит оттого, что «плоть немощна» и что «враг силен», — и он на слово поверил этому объяснению.
Ни в
том, ни в
другом случае опереться ему все-таки не на что.
«Что случилось? — в смущении спрашивает он себя, — не обрушился ли мир? не прекратила ли действие завещанная преданием общественная мудрость?» Но и мир, и общественная мудрость стоят неприкосновенные и нимало не тронутые
тем, что в их глазах гибнет простец, которого бросила жена, которому изменил
друг, у которого сосед отнял поле.
Мало
того: самые поступки его жены, соседа,
друга кажутся ему загадочными.
Как истинно развитой человек, он гуляет и тут, и там, никогда не налагая на себя никаких уз, но в
то же время отнюдь не воспрещая, чтобы
другие считали для себя наложение уз полезным.
Он мечется как в предсмертной агонии; он предпринимает тысячу действий, одно нелепее и бессильнее
другого, и попеременно клянется
то отомстить своим обидчикам,
то самому себе разбить голову…
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет, только все лоскутками: в одном месте клочок, в
другом клочок. Ну, Павел Павлыч и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину и продал. Ан одна усадьба кирпичом
того стоит. Леску тоже немало, покосы!
Хозяева отобедали и ушли опять на работы. Пришел пастух, который в деревнях обыкновенно кормится по ряду
то в одной крестьянской избе,
то в
другой. Ямщик мой признал в пастухе знакомого, который несколько лет сряду пас стадо в М.
И не одно это припомнил, но и
то, как я краснел, выслушивая эти восклицания. Не потому краснел, чтоб я сознавал себя дураком, или чтоб считал себя вправе поступать иначе, нежели поступал, а потому, что эти восклицания напоминали мне, что я мог поступать иначе,
то есть с выгодою для себя и в ущерб
другим, и что самый факт непользования этою возможностью у нас считается уже глупостью.
— Помилуйте! прекраснейшие люди! С
тех самых пор, как умер Скачков… словно рукой сняло! Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна рука дает,
другая не ведает!
— Помилуйте! за что же-с! Вот если б Иван Гаврилыч просил или господин Скачков — ну, тогда дело
другое! А
то просит человек основательный, можно сказать, солидный… да я за честь…
Мы высыпаем на платформы и спешим проглотить по стакану скверного чая. При последнем глотке я вспоминаю, что пью из
того самого стакана, в который, за пять минут до прихода поезда, дышал заспанный мужчина, стоящий теперь за прилавком, дышал и думал: «Пьете и так… дураки!» Возвратившись в вагон, я пересаживаюсь на
другое место, против двух купцов, с бородами и в сибирках.
— Или, говоря
другими словами, вы находите меня, для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но так как, во всяком случае, для вас должно быть совершенно индифферентно, одному ли коротать время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании,
то надеюсь, что вы не откажетесь напиться со мною чаю. У меня есть здесь дельце одно, и ручаюсь, что вы проведете время не без пользы.
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем
те лучшие инстинкты, которые склоняют человека понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов, на которые еще бог весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться
другом дома).
— Тяжело, милый
друг, народушке! ничем ты от этой болести не откупишься! — жаловались в
то время
друг другу обыватели и, по неопытности, один за
другим прекращали свое существование.
— Да, я еду из З., где, по «достоверным сведениям», засело целое гнездо неблагонамеренных, и намерен пробыть до сегодняшнего вечернего парохода в Л., где, по
тем же «достоверным сведениям», засело
другое целое гнездо неблагонамеренных. Вы понимаете, два гнезда на расстоянии каких-нибудь тридцати — сорока верст!
— Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых,
тем, что из-за какого-нибудь гривенника не стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается сделать все, что может, для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать человека в
том, что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели
другой.
Вот как забаллотируют их, они и начинают полегоньку перебирать
то того,
то другого из
той партии, которая восторжествовала на выборах.
— Знаете ли, однако ж, что это до
того любопытно, что мне хотелось бы, чтобы вы кой-что разъяснили. Что значит, например, выражение «распространять протолериат»? или
другое: «распущать прокламацию»?
— Могу свидетельствовать, и не токмо сам, но и
других достоверных свидетелей представить могу. Хоша бы из
тех же совращенных господином Парначевым крестьян. Потому, мужик хотя и охотно склоняет свой слух к зловредным учениям и превратным толкованиям, однако он и не без раскаяния. Особливо ежели видит, что начальство требует от него чистосердечного сознания.
С одной стороны, преступление есть осуществление или, лучше сказать, проявление злой человеческой воли. С
другой стороны, злая воля есть
тот всемогущий рычаг, который до
тех пор двигает человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды и справедливости, положенной в основание пятнадцати
томов Свода законов Российской империи.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого,
то что же делать, мой
друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя
тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Благородные твои чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой
друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с головы нашей не упадет без воли
того, который заранее все знает и определяет!
— Я пришел к
тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не
те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между
тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой
друг, человек новый и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
По-видимому, цифра сорок тысяч делается для него вроде прецедента, на который он решился ссылаться в будущем, подобно
тому как
другие ссылаются на решения кассационных департаментов сената.
P. S. А что ты об адвокате Ерофееве пишешь,
то мне даже очень прискорбно, что ты так на сем настаиваешь. Неужто же ты завидуешь сему врагу религии, который по меняльным рядам ходит и от изуродованных людей поживы ищет! Прошу тебя,
друг мой, оставь сию мысль!"
Когда я докладывал об этом моему генералу,
то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой
друг!" — сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот так понравился генералу, что он эту же мысль не раз после
того в Английском клубе от себя повторял.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой
друг!
тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
Никогда, даже когда была молода, ни одного романа с таким интересом не читывала, с каким прочла последнее твое письмо. Да, мой
друг! мрачны, ах, как мрачны
те ущелия, в которых, лишенная христианской поддержки, душа человеческая преступные свои ковы строит!
Хорошо по воскресеньям в церкви проповеди на этот счет слушать (да и
то не каждое воскресенье, мой
друг!), но ежели каждый день всячески будут тебя костить,
то под конец оно и многонько покажется.
Пишешь ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано,
то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница и пустого дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не сказать: побереги себя,
друг мой! не поставляй сим лицам в тяжкую вину
того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
Поэтому,
друг мой, ежели ты и видишь, что высший человек проштрафился,
то имей в виду, что у него всегда есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам себя давно во всем простил. Но тебе он никогда
того не простит, что ты его перед начальством в сомнение или в погрешность ввел.
Вот почему я, как
друг, прошу и, как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит, а между прочим, и напасть. Ежели же ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит,
то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
Как ни прискорбна превратность, тебя постигшая, но и теперь могу повторить лишь
то, что неоднократно тебе говорила: не одни радости в сем мире, мой
друг, но и горести.
Теперь приготовляемся последний долг усопшему
другу отдать, а после
того и об утверждении в правах наследства подумать надо.
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут
другой домок, чистый, был, да и в
том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
Осип Иваныч неодобрительно покачал головой. Между
тем подали чай, а на
другом столе приготовляли закуску.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще
другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, —
тот сразу эту механику понял!
— Вот это самое и он толковал, да вычурно что-то. Много, ах, много нынче безместных-то шляется!
То с
тем,
то с
другим. Намеднись тоже Прокофий Иваныч — помещик здешний, Томилиным прозывается — с каменным углем напрашивался: будто бы у него в имении не есть этому углю конца. Счастливчики вы, господа дворяне! Нет-нет да что-нибудь у вас и окажется! Совсем было капут вам — ан вдруг на лес потребитель явился. Леса извели — уголь явился.
Того гляди, золото окажется — ей-богу, так!
Через минуту в комнату вошел средних лет мужчина, точь-в-точь Осип Иваныч, каким я знал его в
ту пору, когда он был еще мелким прасолом.
Те же ласковые голубые глаза,
та же приятнейшая улыбка,
те же вьющиеся каштановые с легкою проседию волоса. Вся разница в
том, что Осип Иваныч ходил в сибирке, а Николай Осипыч носит пиджак. Войдя в комнату, Николай Осипыч помолился и подошел к отцу, к руке. Осип Иваныч отрекомендовал нас
друг другу.
— Позвольте, Осип Иваныч! ведь если так рассуждать,
то, пожалуй, кандауровский-то барин и хорошо сделал, что в Петербург бежал! Один бежит,
другой бежит…
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает. День человек читает,
другой читает — смотришь, по времени и мечтать начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в
ту пору сцарапают, раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости на
других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
— Кто об твоих правах говорит! Любуйся! смотри! А главная причина: никому твоя земля не нужна, следственно, смотри на нее или не смотри — краше она от
того не будет. А
другая причина: деньги у меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
С чем кончать, как кончать — я сам хорошенько не знал, но знал наверное, что
тем или
другим способом я «кончу»,
то есть уеду отсюда свободный от Чемезова.