Неточные совпадения
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что
вот как ни дрянна и ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над
тобою, «бодрым духом», верх.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он
тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь — на теплых водах живи! Болотце-то
вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему месту нет!
— Известно, понимаем. Я
вот тоже Крестьяну-то Иванычу и говорю: «А
тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он
тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только
вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил:
вот я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а
ты будешь чай из него пить… дуррак!
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет.
Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор
ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит;
ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— А дураков, брат, учить надо! Это и в законе так сказано!
Вот он
тебя и поучил!
Вот и говорит он ей: «
Ты бы, Аннушка…» понимаете?
— «Верно
ты говоришь?» — «
Вот как перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать будет».
— Нет уж, слуга покорный!
ты и на меня еще кляузу напишешь! — попробовал отшутиться Терпибедов. —
Вот, сударь! — переменяя разговор, обратился он ко мне, — нынче и трубку уж сам закуриваю! а преждестал ли бы я! Прошка! венХ-зиси! — и трубка в зубах!
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю!
тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!»
Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
А
тебя среди отличных отличили —
вот какое важное дело доверили!
Вот почему я, как друг, прошу и, как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит, а между прочим, и напасть. Ежели же
ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
— Чти родителей, потому что без них вашему брату деваться некуда, даром что
ты востер.
Вот из ученья выйдешь — кто
тебе на прожиток даст? Жениться захочешь — кто невесту припасет? — всё родители! — Так
ты и утром и вечером за них бога моли: спаси, мол, господи, папыньку, мамыньку, сродственников! Всех, сударь, чти!
— То-то, говорю: чти!
Вот мы, чернядь, как в совершенные лета придем, так сами домой несем! Родитель-то
тебе медную копеечку даст, а
ты ему рубль принеси! А и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости все из дому тащите — как же вам родителей не любить!
— Настоящая цена — христианская цена. Чтоб ни мне, ни
тебе — никому не обидно;
вот какая это цена! У
тебя какая земля! И
тебе она не нужна, и мне не нужна!
Вот по этому самому мачтабу и прикладывай, чего она стоит!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я
вот только
тебе по-христианскому говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я
вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как
тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"
Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а
ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю.
Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только
ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим!
Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да
ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
— И дело. Вперед наука.
Вот десять копеек на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем, что ему ни дай — возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли, как! Что ж
ты исправнику не шепнул!
—
Вот это
ты дельное слово сказал. Не спросят — это так. И ни
тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему
тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко и говорит:"
Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме
тебя, ездить здесь некому, а для
тебя, пьяницы, и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда», и слов ему никаких нет!
И начнут
тебя свежевать!
вот эти самые немытые, нечесаные, вонючие служители купли и продажи!
Смеется, словно
вот так и говорит:"Видишь, какие я чудеса в решете перед
тобою выкладываю! а
ты все-таки слушай, да на ус себе мотай!
— А
вот почему: скажи я теперь хоть
тебе, что, например, не Илья-пророк громом распоряжается…
— Ну, видишь!
ты вот от моих слов только рот разинул, а другой рта-то не разинет, а свистнет…
— Знаю, поэтому и ухожу от греха. Так
вот что! подыскивай-ка
ты покупщика.
— А
ты бы
вот съездил да показал барину-то, как оно по-твоему выходит!
— И не пять тысяч, а больше даст —
вот что! Потому, сейчас
ты его в трактир сводил, закуску потрафил:"Тихон Иваныч! сделай милость!"
— Я
тебе вот как скажу: будь я теперича при капитале — не глядя бы, семь тысяч за него дал! Потому что, сейчас бы я первым делом этот самый лес рассертировал. Начать хоть со строевого… видел, какие по дороге деревья-то стоят… ужастёенные!
—
Вот,
ты говоришь:"нестоющий человек", а между тем сам же его привел! Как же так жить! Ну, скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
— Да
ты пойми же, Лукьяныч,
вот завтра Бородавкин приедет: неужто ж и в самом деле
ты будешь его пуншем спаивать?
Вот и стал бы я, вместо того, чтобы сам до всего доходить, прикащика за себя посылать, а прикащику-то плати, да он же
тебя за твои деньги продаст!
— Наплевать мне на твою поэзию, а
ты бы
вот об чем подумал: Абруццские горы близко, страшные-то разговоры оставить бы надо!
— А про такой, чтобы и поясница, и бедра — все чтобы в настоящем виде было!
Ты французенке-то не верь: она перед
тобой бедрами шевелит — ан там одне юпки.
Вот как наша русская, которая ежели утробистая, так это точно! Как почнет в хороводе бедрами вздрагивать — инда все нутро у
тебя переберет!
—
Вот об этом самом я и говорю. Естества, говорю, держись, потому естество — оно от бога, и предел ему от бога положен. А мечтанию этому — конца-краю ему нет. Дал
ты ему волю однажды — оно ежеминутно
тебе пакость за пакостью представлять будет!
— Ну, к Марье Потапьевне так к Марье Потапьевне! А у ней соскучитесь, так с Иваном Иванычем займетесь. Иван Иваныч!
вот, братец, гость
тебе! Займи! да смотри, чтоб не соскучился! Да чаю им, да по питейной части чтоб неустойки не было! Милости просим, сударь!
— Да, да, да! то-то
вот все мы, бесу смущающу, умствовать дерзновение имеем! И предполагаем, и планы строим — и всё на песце. Думалось
вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспоследовало благочестивейшего государя повеление: не быть рабам! При чем же, скажи
ты мне, предположения и планы-то наши остались? Истинно говорю: на песце строим!
— Нет, мой друг, не говори этого! не в таком я звании, чтоб это дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а тот яд, который он разливает!
вот что я прошу
тебя понять!
— А что в Писании сказано?"Пасите овцы ваша" —
вот что сказано!
Ты говоришь:"Не извольте беспокоиться", а кто в ответе будет?
— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем генерал. — Знаешь ли
ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение!
Ты вот сидишь да с попадьей целуешься; «доброчинно» да «душепагубно» — и откуда только
ты эти слова берешь! Чем бы вразумить да пристыдить, а он лукошко в руку да с попадейкой в лес по грибы!
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь, и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно и солнце заливает блеском окрестные пеньки и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки.
Вот вам и радошный май. Прежде в это время скотина была уж сыта в поле, леса стонали птичьим гомоном, воздух был тих, влажен и нагрет. Выйдешь, бывало, на балкон — так и обдает
тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым запахом сосны и ели.
— Отчего не простить!
Вот и я в те поры тоже подумал:"Стар, мол,
ты стар, а тоже знаешь, где раки зимуют! Прежнее чтобы простить, а вперед чтобы опять по-прежнему!"Да
вот, никак, и сам он!
— А он, как
ты сам говоришь, чуть не походя ворует.
Вот и теперь, пожалуй, Гололобову в карман руку запускает!
Захочется
тебе иной раз во все лопатки ударить (я знаю, и у
тебя эти порывы-то бывали!) — ан
ты:"Нет, погоди —
вот ужо!"Ужо да ужо — так
ты и прокис, и кончил на том, что ухватился обеими руками за кубышку да брюзжишь на Хрисашку, а сам ему же кланяешься!
Всякая деньга — его деньга: и та, которая у
тебя в кармане тщетно хоронится от его прозорливости, и та, которая скрывается в груди, в мышцах, в спине
вот у этого прохожего, который с пилой да с заступом на плече пробирается путем-дорогой на промысел.
—
Вот и разговаривай с ним, как этакой-то к
тебе в работники наймется! А что, почтенный,
тебе бы и в кабак-то ходить не для че!
Ты только встряхнись — без вина пьян будешь!
"Смелости, говорю, теперь во мне очень довольно, а
ты мне
вот что скажи: чем я хуже попа?"–
— Зачем заставлять!
Тебе, к примеру, и в лаптях ходить — в самую препорцию будет! А надо аршавский сапог запретить —
вот что!