Неточные совпадения
Иногда кажется:
вот вопрос не от мира сего,
вот вопрос, который ни с
какой стороны не может прикасаться к насущным потребностям общества, — для чего же, дескать, говорить о таких вещах?
Освободиться от «лгунов» —
вот насущная потребность современного общества, потребность, во всяком случае, не менее настоятельная,
как и потребность в правильном разрешении вопроса о дешевейших способах околки льда на волжских пристанях.
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что
вот как ни дрянна и ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над тобою, «бодрым духом», верх.
Дорога от М. до Р. идет семьдесят верст проселком. Дорога тряска и мучительна; лошади сморены, еле живы; тарантас сколочен на живую нитку; на половине дороги надо часа три кормить. Но на этот раз дорога была для меня поучительна. Сколько раз проезжал я по ней, и никогда ничто не поражало меня: дорога
как дорога, и лесом идет, и перелесками, и полями, и болотами. Но
вот лет десять,
как я не был на родине, не был с тех пор,
как помещики взяли в руки гитары и запели...
А
вот кстати, в стороне от дороги, за сосновым бором, значительно, впрочем, поредевшим, блеснули и золоченые главы одной из тихих обителей. Вдали, из-за леса, выдвинулось на простор темное плёсо монастырского озера. Я знал и этот монастырь, и это прекрасное, глубокое рыбное озеро!
Какие водились в нем лещи! и
как я объедался ими в годы моей юности! Вяленые, сушеные, копченые, жареные в сметане, вареные и обсыпанные яйцами — во всех видах они были превосходны!
— Ну
вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый человек состоит. И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой; и тоже пофордыбачил он поначалу,
как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится —
какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только
вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
То же самое должно сказать и о горохах. И прежние мужицкие горохи были плохие, и нынешние мужицкие горохи плохие. Идеал гороха представлял собою крупный и полный помещичий горох, которого нынче нет, потому что помещик уехал на теплые воды. Но идеал этот жив еще в народной памяти, и
вот, под обаянием его, скупщик восклицает: «Нет нынче горохов! слаб стал народ!» Но погодите! имейте терпение! Придет Карл Иваныч и таких горохов представит,
каких и во сне не снилось помещикам!
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет.
Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг
как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— «Что же, говорю, Василий Порфирыч, условие так условие, мы от условиев не прочь: писывали!»
Вот он и сочинил, братец, условие, прочитал, растолковал; одно слово, все
как следует.
Что я-то исполнить должен, то есть работу-то мою, всю расписал,
как должно, а об себе
вот что сказал: «А я, говорит, Василий Порфиров, обязуюсь заплатить за таковую работу тысячу рублей, буде мне то заблагорассудится!»
Ты, говорит, в разное время двести рублей уж получил, так
вот тебе еще двести рублей — ступай с богом!» — «
Как, говорю, двести! мне восемьсот приходится».
— Ну,
вот изволите видеть. А Петру Федорычу надо, чтоб и недолго возжаться, и чтоб все было в сохранности. Хорошо-с. И стал он теперича подумывать,
как бы господина Скачкова от приятелев уберечь. Сейчас, это, составил свой плант, и к Анне Ивановне — он уж и тогда на Анне-то Ивановне женат был. Да вы, чай, изволили Анну-то Ивановну знавать?
— Капитолину-то Егоровну! Помилуйте! Еще в девицах, сударь, знал!
Как она еще у отца, у Егора Прохорыча, в дому у Калужских ворот жила!
вот когда знал! В переулке-то большой дом, еще булочная рядом!
— Да уж будьте покойны!
Вот как: теперича в Москву приедем — и не беспокойтесь! Я все сам… я сам все сделаю! Вы только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
— Да, — говорит один из них, — нынче надо держать ухо востро! Нынче чуть ты отвернулся, ан у тебя тысяча, а пожалуй, и целый десяток из кармана вылетел. Вы Маркова-то Александра знавали?
Вот что у Бакулина в магазине в приказчиках служил? Бывало, все Сашка да Сашка! Сашка, сбегай туда! Сашка, рыло вымой! А теперь, смотри,
какой дом на Волхонке взбодрил!
Вот ты и думай с ними!
— «Верно ты говоришь?» — «
Вот как перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать будет».
Словом сказать, настоящих, «отпетых» бюрократов, которые не прощают, очень мало, да и те вынуждены вести уединенную жизнь. Даже таких немного, которые прощают без подмигиваний. Большая же часть прощает с пением и танцами, прощает и во все колокола звонит:
вот, дескать,
какой мы маскарад устроиваем!
— Да-с;
вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против вас за одним столом другой господин чай пьет. Ну, вы и смотрите на него, и разговариваете с ним просто,
как с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
Вот как забаллотируют их, они и начинают полегоньку перебирать то того, то другого из той партии, которая восторжествовала на выборах.
—
Как же-с,
как же-с! И посейчас есть-с. Только прежде я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во всех комнатах течь! В прошлую весну все дожди на своих боках принял, а
вот он, иерей-то, называет это благорастворением воздухов!
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!»
Вот, сударь,
как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
— Так-то
вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется,
как получше. И зальце чтоб было, кабинетец там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «человек! рюмку водки и закусить!»
Вот что конфузит-то нас! А то
как бы не жить! Житье — первый сорт!
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных… все места им роздал, — ну, и держит уезд в осаде. Скоро дождемся, что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь, а
какими делами занимается! Да
вот батюшка лучше меня распишет!
— Ну, да, подслушивали.
Вот это самое подслушиванием и называется. Ведь вы же сами сейчас сказали, что даже не успели «потрафить»,
как господин Парначев отворил дверь? Стало быть…
Месяц тому назад я уведомлял вас, что получил место товарища прокурора при здешнем окружном суде. С тех пор я произнес уже восемь обвинительных речей, и
вот результат моей деятельности: два приговора без смягчающих вину обстоятельств;шесть приговоров, по которым содеянное преступление признано подлежащим наказанию, но с допущением смягчающих обстоятельств; оправданий — ни одного. Можете себе представить, в
каком я восторге!!
Вот как бог-то ведет человека неисповедимым путем своим!
— Я пришел к тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между тем
как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу.
Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
Теперь моя черновая работа кончена, и план будущих действий составлен. Этот план ясен и может быть выражен в двух словах: строгость и снисхождение! Прежде всего — душа преступника! Произвести в ней спасительное движение и посредством него прийти к раскрытию истины —
вот цель! Затем — в поход! но не против злоумышленников, милая маменька, а против бедных, неопытных заблуждающихся! Мне кажется, что это именно тот настоящий тон, на котором можно разыграть
какую угодно пьесу…
А тебя среди отличных отличили —
вот какое важное дело доверили!
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова.
Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и так они ему пришли по сердцу, что он всякий день,
как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"Ну, что,
как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
Вот почему я,
как друг, прошу и,
как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит, а между прочим, и напасть. Ежели же ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить,
как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
Но я могу сказать положительно, что
вот уже целый месяц,
как вы подвергаете меня самым непростительным истязаниям.
— То-то, говорю: чти!
Вот мы, чернядь,
как в совершенные лета придем, так сами домой несем! Родитель-то тебе медную копеечку даст, а ты ему рубль принеси! А и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости все из дому тащите —
как же вам родителей не любить!
— Я тоже родителей чтил, — продолжал он прерванную беседу, — за это меня и бог благословил. Бывало, родитель-то гневается, а я ему в ножки! Зато теперь я с домком; своим хозяйством живу. Всё у меня
как следует; пороков за мной не состоит. Не пьяница, не тать, не прелюбодей. А
вот братец у меня, так тот перед родителями-то фордыбаченьем думал взять — ан и до сих пор в кабале у купцов состоит. Курицы у него своей нет!
—
Вот какую хижу я себе выстроил! — приветствовал он меня, когда мы вошли в кабинет, — теперь у меня простора вдоволь, хоть в дрожках по горницам разъезжай. А прежде-то что на этом месте было… чай, помните?
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет,
как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли
какой?
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то
какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри —
как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст,
как по остреченскому тракту едешь, видно!
Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно
вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо,
как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
— Настоящая цена — христианская цена. Чтоб ни мне, ни тебе — никому не обидно;
вот какая это цена! У тебя
какая земля! И тебе она не нужна, и мне не нужна!
Вот по этому самому мачтабу и прикладывай, чего она стоит!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею,
как не от мужичка! Я
вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я
вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте,
как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно
как тебя ждал!
—
Вот как вы все земли-то купите, вам все и достанется: и уголь, и золото! Ну, а семейство ваше
как?
— И дело. Вперед наука.
Вот десять копеек на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем, что ему ни дай — возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли,
как! Что ж ты исправнику не шепнул!
—
Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё,
как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— Постой! погоди!
как же насчет земли-то! берешь, что ли, пять тысяч? — остановил меня Осип Иваныч и, обращаясь к сыну, прибавил: —
Вот, занадельную землю у барина покупаю, пять тысяч надавал.
—
Какая красота! Был, было, дворянин, да черт переменил!
Вот полюбуетесь на усадьбу-то!
Как-нибудь! во что бы ни стало! —
вот единственная мысль, которая работала во мне и которая еще более укрепилась после свидания с Деруновым.
И теперь,
как всегда, я остаюсь при своем славянском гостеприимстве и ничего другого не понимаю, кроме разговора по душе… со всяким встречным, не исключая даже человека, который вот-вот сейчас начнет меня «облапошивать».
— Ишь
какой вырос! — говорил между тем Лукьяныч, —
вот недели через две зацветут липы, пойдет, это, дух — и не выйдешь отсюда! Грибов сколько — всё белые! Орешник вон в том углу засел — и не додерешься! Малина, ежевика…