Неточные совпадения
Лгуны искренние
суть те утописты «обуздания»,
перед которыми содрогается даже современная, освоившаяся с лганием действительность.
А мужик, то
есть первый производитель товара, — он ничего
перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос и предложение не понимает, барышей не получает, и потому может сказать только: «наплевать» — и ничего больше.
— «Верно ты говоришь?» — «Вот как
перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать
будет».
Но ежели правда и справедливость нарушены, то может ли закон равнодушно взглянуть на факт этого нарушения? Не вправе ли он потребовать, чтобы нарушенное
было восстановлено быстро, немедленно, по горячим следам? чтобы преступление, пристигнутое, разоблаченное от всех покровов, явилось
перед лицом юстиции в приличной ему наготе и притом снабженное неизгладимым клеймом позора на мрачном челе?
Затем он позвонил и приказал
передать мне дело о злоумышленниках, которые отныне, милая маменька, благодаря моей инициативе,
будут уже называться «заблуждающимися». На прощанье генерал опять протянул мне руку.
Поэтому, друг мой, ежели ты и видишь, что высший человек проштрафился, то имей в виду, что у него всегда
есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам себя давно во всем простил. Но тебе он никогда того не простит, что ты его
перед начальством в сомнение или в погрешность ввел.
Получив твое письмо, так
была им поражена, что даже о братце Григории Николаиче забыла, который, за несколько часов
перед тем, тихо, на руках у сестрицы Анюты, скончался.
— Постой, что еще вперед
будет! Площадь-то какая прежде
была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как
есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё
перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва
будет!
— Сынов двое, да дочь еще за полковника выдана. Хороший человек, настоящий. Не
пьет; только одну рюмку
перед обедом. Бережлив тоже. Живут хорошо, с деньгами.
Само собой, чтобы, примерно, в ответе
перед ним не остаться, скажешь ему: не весь, мол, такой лес,
есть и прогалинки.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что
перед богом, то и
перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево!
Будем говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
Вспомнился мне, наконец, и Заяц, за несколько часов
перед тем с такою бесцеремонною торжественностью посвящавший меня в тайны искусства «показывания», которого я некогда
был жертвою.
— А про такой, чтобы и поясница, и бедра — все чтобы в настоящем виде
было! Ты французенке-то не верь: она
перед тобой бедрами шевелит — ан там одне юпки. Вот как наша русская, которая ежели утробистая, так это точно! Как почнет в хороводе бедрами вздрагивать — инда все нутро у тебя переберет!
Перед домом, где надлежало сделать нивелировку кручи, существовали следы некоторых попыток в этом смысле, в виде канав и дыр; сзади дома
были прорезаны дорожки, по бокам которых посажены кленки, ясенки и липки, из которых принялась одна десятая часть, а все остальное посохло и, в виде голых прутьев, стояло на местах посадки, раздражая генеральское сердце.
В первое время генералу
было, впрочем, не до усадьбы: он наблюдал, кто из крестьян ломает
перед ним шапку и кто не ломает.
Комната, в которую Стрелов привел Петеньку, смотрела светло и опрятно; некрашеный пол
был начисто вымыт и снабжен во всю длину полотняною дорожкой; по стенам и у окон стояли красного дерева стулья с деревянными выгнутыми спинками и волосяным сиденьем; посредине задней стены
был поставлен такой же формы диван и
перед ним продолговатый стол с двумя креслами по бокам; в углу виднелась этажерка с чашками и небольшим количеством серебра.
Бывший
перед домом палисадник неведомо куда исчез — тоже, должно
быть, изныл; бывший «проспект» наполовину вырублен; бывший пруд зарос и покрыт плесенью, а берега изрыты копытами домашних животных; от плодового сада остались две-три полувымерзшие яблони, едва показывающие признаки жизни…
Два помещика отправлялись в Т., чтобы ликвидировать, и в ожидании минуты, когда нужно
будет предстать
перед очи старшего нотариуса, пропускали по маленькой и с каким-то блаженным видом сообщали друг другу предполагаемые результаты ликвидации.
— Такая тут у нас вышла история! такая история! Надо вам сказать, что еще за неделю
перед тем встречает меня Петр Петрович в городе и говорит:"Приезжай шестого числа в Вороново, я Машу замуж выдаю!"Ну, я, знаете, изумился, потому ничего этакого не видно
было…
Да, надо вам, впрочем, сказать, что Петр Петрович
перед этим в нашу веру ее окрестил, чтобы после, знаете, разговоров не
было…
И я мог недоумевать!"), или, что одно и то же, как только приступлю к написанию передовой статьи для"Старейшей Российской Пенкоснимательницы"(статья эта начинается так:"
Есть люди, которые не прочь усумниться даже
перед такими бесспорными фактами, как, например, судебная реформа и наши всё еще молодые, всё еще неокрепшие, но тем не менее чреватые благими начинаниями земские учреждения"и т. д.), так сейчас, словно буря, в мою голову вторгаются совсем неподходящие стихи...
А вот эта женщина не может
быть названа «добродетельною», потому что не могла устоять
перед настойчивостью одного землемера…
Выходец из провинции, в фуражке с красным околышком, с широким затылком, с трепещущим под кашне кадыком и с осовелыми глазами, уставился против елисеевских окон и только что не вслух думал: «Хорошо бы тут родиться, тут получить воспитание, тут жениться и тут умереть, буде бессмертие не дано человеку!»
Перед магазином эстампов остановилась целая толпа и глядела на эстамп, изображавший девицу с поднятою до колен рубашкою; внизу эстампа
было подписано: «L'oiseau envole».
— Молчать! Что ты, подлец, какую власть надо мной взял! я слово, а он два! я слово, а он два!.. Так вот ты бы и подумал:"Что бы, мол, такое сготовить, чтоб барыне
перед дорогими гостями не совестно
было!"а ты, вместо того, галантир да галантир!
Весьма натурально, что,
будучи от природы нетерпелива и не видя конца речи, Марья Петровна выходила наконец из себя и готова
была выкусить язык этому"подлецу Сеньке", который прехладнокровно сидел
перед нею и размазывал цветы своего красноречия.
Хоть Марье Петровне до всего этого
было очень мало дела, потому что она и не желала, чтоб дети у ней в доме чем-нибудь распоряжались, однако она и на конюшне, бывало, вспомнит, что вот «Сенька-фатюй» теперь
перед зеркалом гримасы строит, и даже передернет ее всю при этом воспоминанье.
Письмо это оканчивалось поручением поцеловать милую княгиню и
передать ей, что ее материнское сердце отныне
будет видеть в ней самую близкую, нежно любимую дочь.
И припоминала ей беспощадная память все оскорбления, на которые
был так щедр ее любимчик; подсказывала она ей, как он однажды, пьяный, ворвался к ней в комнату и, ставши
перед ней с кулаками, заревел:"Сейчас послать в город за шампанским, не то весь дом своими руками передушу!""И передушил бы!" — невольно повторяет Марья Петровна при этом воспоминании.
Будучи сама характера решительного и смелого, она весьма естественно симпатизировала Феденьке, который ни
перед чем не задумывался, ничем не затруднялся.
— Только на половине дороги смотрим, кто-то
перед носом у нас трюх-трюх! — продолжает Феденька, — ведь просто даже глядеть
было на тебя тошно, каким ты разуваем ехал! а еще генерал… ха-ха!
Пасмурная и огорченная явилась Марья Петровна ко всенощной. В образной никого из домашних не
было; отец Павлин, уже совершенно облаченный, уныло расхаживал взад и вперед по комнате, по временам останавливаясь
перед иконостасом и почесывая в бороде; пономарь раздувал кадило и, по-видимому,
был совершенно доволен собой, когда от горящих в нем угольев внезапно вспыхивало пламя; дьячок шуршал замасленными листами требника и что-то бормотал про себя. Из залы долетал хохот Феденьки и Пашеньки.
Они постоянно видят
перед собой манкенов консерватизма, постоянно слышат их бесцветное и бессильное жужжание — и думают, что так и должно
быть.
— Нет, не то что скрывал, а я сама тогда не понимала. Прямо-то он не открывался мне, потому что я еще не готова
была. Это он и
перед смертью мне высказал.
— Что ж, сударыня, с богом! отчего же и им, по-христиански, удовольствия не сделать! Тысячу-то теперь уж дают, а через год — и полторы давать
будут, коли-ежели степенно
перед ними держать себя
будем!
— Так вот что, сударь. Сегодня
перед вечером я к мужичкам на сходку ходил. Порешили: как-никак, а кончить надо. Стало
быть, завтра чем свет опять сходку — и совсем уж с ними порешить. Сразу чтобы. А то у нас, через этого самого Пронтова, и конца-краю разговорам не
будет.
Но Коронат приходил не больше двух-трех раз в год, да и то с таким видом, как будто его задолго
перед тем угнетала мысль:"И создал же господь бог родственников, которых нужно посещать!"Вообще это
был молодой человек несообщительный и угрюмый; чем старше он становился, тем неуклюжее и неотесаннее делалась вся его фигура.
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного», то
есть как на человека,
перед которым не стоит метать бисера, и если не говорил прямо, что насилует себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи, то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не понимать этого.
— Но отчего же! Если б с вами говорил человек равнодушный или зложелательный,
перед которым вам
было бы опасно душу открыть…
Вероятно, думал: увидит барин, какую Лукьяныч махину соорудил, скажет:"Эге! стало
быть, хорошо старостой-то служить!"Представил мне всю семью, от старшего сына, которого незадолго
перед тем из Москвы выписал, до мелконького-мелконького внучка Фомушки, ползавшего по полу на карачках.
Тем не менее она усадила меня на диван
перед неизбежным овальным столом, по бокам которого, по преданию всех старинных помещичьих домов,
были симметрически поставлены кресла; усадивши, обеспокоилась, достаточно ли покойно мне сидеть, подложила мне под руку подушку и даже выдвинула из-под дивана скамейку и заставила меня положить на нее ноги.
Много, ах, много нынче таких молодых людей развелось! и глазки бегают, и носик вздрагивает, и ушки на макушке — всё ради того, что если начальство взглянет, так чтобы в своем виде
перед ним
быть…
Плешивцев утверждает, что человек должен
быть консерватором не только за страх, но и за совесть; Тебеньков же объявляет, что прибавка слов"и за совесть"только усложняет дело и что человек вполне прав
перед обществом и законом, если может доказать, что он консерватор"только за страх".
Происходила великая драма, местом действия которой
было рекрутское присутствие и площадь
перед ним, объектом — податное сословие, а действующими лицами — военные и штатские распорядители набора, совместно с откупщиком и коммерсантами — поставщиками сукна, полушубков, рубашечного холста и проч.
Нередко мы целыми вечерами просиживали с ним один на один, и, право, это
были недурные вечера. За стаканом доброго вина он
передавал мне заветнейшие мечты свои и, несмотря на полное отсутствие какой-либо теоретической подготовки, по временам даже поражал меня силою полета своей мысли.
Теперь, когда наступание на ноги, за всесословным его распространением, приобрело уже до такой степени обычный характер, что никого не заставляет даже краснеть, домашнее дело этих господ, то
есть защита интересов культурности, до такой степени упростилось, что они увидели
перед собою пропасть праздного времени, которое и решились наполнить бесцельным шатанием по бесчисленным заграничным stations de sante, [курортам (франц.)] где праздность находит для себя хоть то оправдание, что доставляет занятие и хлеб бесконечному сонмищу комиссионеров, пактрэгеров и динстманов.
Нас попросили выйти из вагонов, и, надо сказать правду, именно только попросили,а отнюдь не вытурили. И при этом не употребляли ни огня, ни меча — так это
было странно! Такая ласковость подействовала на меня тем более отдохновительно, что
перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная мысль:"Да что ж они об Страшном суде говорили! какой же это Страшный суд! — или,
быть может, он послебудет?