Неточные совпадения
— Пустое дело. Почесть что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал. Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал,
а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок.
Ну, он и говорит, Матвей-то Иваныч: «Где мне, говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да и продал Крестьян Иванычу за бесценок. Владай!
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, —
ну, и останутся на том месте одни пеньки.
А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
—
А та и крайность, что ничего не поделаешь. Павел-то Павлыч, покудова у него крепостные были, тоже с умом был,
а как отошли, значит, крестьяне в казну — он и узнал себя. Остались у него от надела клочочки — сам оставил: всё получше, с леском, местечки себе выбирал —
ну, и не соберет их. Помаялся, помаялся — и бросил.
А Сибирян эти клочочки все к месту пристроит.
— Истинно. Прежде всё русским сдавали, да, слышь, безо времени рыбу стали ловить, —
ну, и выловили всё. Прежде какие лещи водились,
а нынче только щурята да голавль.
Ну, и отдали Иван Карлычу.
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?»
Ну,
а нам как этого не понимать?
— Известно, понимаем. Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и говорю: «
А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «
Ну,
а нас, говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
— Немец — он умный. Он из пятиалтынного норовит целковых наделать.
Ну, и знает тоже. Землю-то он сперва пальцем поковыряет да на языке попробует, каков у ней скус.
А мы до этого не дошли… Просты.
Ну, дал бы,
а потом еще бабушка надвое сказала, какова бы по векселям-то получка была!
—
Ну, вот! вот он самый и есть! Так жил-был этот самый Скачков, и остался он после родителя лет двадцати двух,
а состояние получил — счету нет! В гостином дворе пятнадцать лавок, в Зарядье два дома, на Варварке дом, за Москвой-рекой дом, в Новой Слободе… Чистоганом миллион… в товаре…
—
Ну, вот изволите видеть.
А Петру Федорычу надо, чтоб и недолго возжаться, и чтоб все было в сохранности. Хорошо-с. И стал он теперича подумывать, как бы господина Скачкова от приятелев уберечь. Сейчас, это, составил свой плант, и к Анне Ивановне — он уж и тогда на Анне-то Ивановне женат был. Да вы, чай, изволили Анну-то Ивановну знавать?
—
Ну,
а Балясин-то умненько живет… этот не рассорит!
—
Ну, конечно.
А впрочем, коли по правде говорить: что же такое Скачков?
Ну, стоит ли он того, чтоб его жалеть!
— Помилуйте! дурак! как есть скотина! Ду-у-р-рак!
Ну,
а Петр Федорыч, смотрите, какой дом на Солянке по весне застроил! Всей Москве украшение будет!
— Помилуйте! за что же-с! Вот если б Иван Гаврилыч просил или господин Скачков —
ну, тогда дело другое!
А то просит человек основательный, можно сказать, солидный… да я за честь…
— Ему, сударыня, только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную,
а под веселую руку и две.
Ну,
а мой-то и не понравился!
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете,
а против вас за одним столом другой господин чай пьет.
Ну, вы и смотрите на него, и разговариваете с ним просто, как с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
—
Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов,
а во-вторых, тем, что из-за какого-нибудь гривенника не стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается сделать все, что может, для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать человека в том, что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел,
а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу,
а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят.
Ну, иной смотрит-смотрит,
а между прочим — и актец совершит.
—
Ну,
а вы как, Никифор Петрович?
— Нехорошо-с. То есть так плохо, так плохо, что если начать рассказывать, так в своем роде «Тысяча и одна ночь» выйдет.
Ну,
а все-таки еще ратуем.
— Нет, так, по своей охоте ратуем.
А впрочем, и то сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы были —
ну, и нам бы поповаднее было заодно с ними помериться. Да от них, вишь, только могилки остались,
а нам-то, мелкоте, не очень и доверяют нынешние правители-то!
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных… все места им роздал, —
ну, и держит уезд в осаде. Скоро дождемся, что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь,
а какими делами занимается! Да вот батюшка лучше меня распишет!
Прошлую весну совсем было здесь нас залило,
ну, я, признаться, сам даже предложил: «Не помолебствовать ли, друзья?»
А они в ответ: «Дождь-то ведь от облаков; облака, что ли, ты заговаривать станешь?» От кого, смею спросить, они столь неистовыми мыслями заимствоваться могли?
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю,
а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется.
Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
— То есть, как бы вам сказать! Кто говорит: отнял,
а кто говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит.
А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял —
ну, Мосягину против его веры и нету.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой!
Ну,
а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Ну-с, господин Анпетов пашет,
а господин Парначев что делает?
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят!
Ну,
а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
Прежде и я по зернышку клевал,
ну,
а потом вижу люди горстями хватают, — подумал:"Не все же людям, и нам, может, частица перепадет!"Да об этом после!
— И земля не бессудная, и резону не платить нет,
а только ведь и деньга защитника любит. Нет у нее радетеля — она промеж пальцев прошла! есть радетель — она и сама собой в кармане запутается.
Ну, положим, рассрочил ты крестьянам уплату на десять лет… примерно, хоть по полторы тысячи в год…
—
Ну,
а вы… сколько бы вы мне за землю предложили?
—
Ну,
а ваши дела как? — прервал я первый молчание.
— Хлебом нынче за первый сорт торговать. Насчет податей строго стало, выкупные требуют —
ну, и везут. Иному и самому нужно,
а он от нужды везет. Очень эта операция нынче выгодная.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить".
А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику,
а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"
Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Вот как вы все земли-то купите, вам все и достанется: и уголь, и золото!
Ну,
а семейство ваше как?
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***, хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы хлеб нынче не покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают.
А подальше — поглуше.
Ну,
а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю,
а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
—
А я так денно и нощно об этом думаю! Одна подушка моя знает, сколь много я беспокойств из-за этого переношу!
Ну, да ладно. Давали христианскую цену — не взяли, так на предбудущее время и пятидесяти копеек напроситесь. Нет ли еще чего нового?
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают,
а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"
ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— Стало быть, ты и хлеба-соли моей отведать но хочешь!
Ну, барин, не ждал я!
А родители-то! родители-то, какие у тебя были!
—
Ну, видишь! ты вот от моих слов только рот разинул,
а другой рта-то не разинет,
а свистнет…
— Это так точно-с. Главная причина, как его показать покупателю. Можно теперича и так показать, что куда он ни взглянул, везде у него лес в глазах будет, и так показать, что он только одну редочь увидит. Проехал я давеча Ковалихой; в бочку-то, направо-то… ах, хорош лесок!
Ну,
а ежели полевее взять — пильщикам заплатить не из чего!
— У меня, ваше благородие, по здешней округе очень знакомства довольно. Хорошие господа доверяют мне,
а не то чтобы что!
Ну, и купцы тоже: и в Р., и в К., и в Т.
—
Ну, клади три!.. Ан дерево-то, оно три рубля… на ме-е-сте!
А на станции за него дашь и шесть рублей… как калач! Вот уж девять тысяч.
А потом дрова… Сколько тут дров-то!
— Вот, ты говоришь:"нестоющий человек",
а между тем сам же его привел! Как же так жить!
Ну, скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
— Парень-то уж больно хорош. Говорит:"Можно сразу капитал на капитал нажить".
Ну,
а мне что ж! Состояние у меня достаточное; думаю, не все же по гривенникам сколачивать, и мы попробуем, как люди разом большие куши гребут.
А сверх того, кстати уж и Марья Потапьевна проветриться пожелала.
— Да все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли к нам, сударь: я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который день ко мне пристает: покажь да покажь ей господина Тургенева.
А он, слышь, за границей.
Ну, да ведь и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот к французу послала, прическу новомодную сделать велела,
а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой,
а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то сказать: с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там…
ну,
а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто как по ней калегвардское сердце сохнет! Народ военный, свежий, саблями побрякивает —
а время-то, между тем, идет да идет. Бывают и штатские, да всё такие же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
—
Ну, что же притихли! — прикрикнул он, — без меня небось словно мельница без мелева,
а пришел — языки прикусили! Сказывайте, об чем без меня срамословили?
—
Ну, батюшка, это вы страху на них нагнали! — обратился ко мне Дерунов, — думают, вот в смешном виде представит! Ах, господа, господа!
а еще под хивинца хотите идти!
А я, Машенька, по приказанию вашему, к французу ходил. Обнатурил меня в лучшем виде и бороду духами напрыскал!