Неточные совпадения
Ужели, вещал
я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что
от блудящего невинно сокрыла истину навеки?
Воспрянул
я от уныния моего, в которое повергли
меня чувствительность и сострадание;
я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! —
я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благоденствии себе подобных.
Но если, говорил
я сам себе,
я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит, кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со
мною над бедствиями собратии своей, кто в шествии моем
меня подкрепит, — не сугубый ли плод произойдет
от подъятого
мною труда?..
Я зрел себя в пространной долине, потерявшей
от солнечного зноя всю приятность и пестроту зелености; не было тут источника на прохлаждение, не было древесныя сени на умерение зноя.
И так двадцать медных копеек избавили миролюбивого человека
от следствия, детей моих
от примера невоздержания во гневе, и
я узнал, что рассудок есть раб нетерпеливости.
Я восстановлю нередкого в княжеское достоинство, показав
от Владимира Мономаха или
от самого Рюрика его происхождение.
Отделяяся душевно
от земли, казалося
мне, что удары кибиточные были для
меня легче.
— Но упражнения духовные не всегда нас
от телесности отвлекают; и для сохранения боков моих пошел
я пешком.
— В нескольких шагах
от дороги увидел
я пашущего ниву крестьянина.
Шум весел единозвучностию своею возбудил во
мне дремоту, и томное зрение едва ли воспрядало
от мгновенного блеска падающих капель воды с вершины весел.
Но, помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным,
я побежал к караульной, которая была версты с две расстоянием
от проклятого дома, из которого
меня вытолкнули.
— Но
я удалился
от моего повествования.
Я думал, что
мне сделается удар
от того, что
я слышал.
Я находился
от него не далее как в пяти саженях.
Неосновательность моя причиною была, что
я доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении, был
от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, по-видимому, на нем большой начет.
Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей,
от насыщающего скоро единообразия происходящую,
я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь.
— Тогда, восстав
от места моего, возлагал
я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю.
— Постой, — вещала
мне странница
от своего места, — постой и подойди ко
мне.
Если когда проникну сию сплоченную толпу, то, подняв бич гонения, все тебя окружающие тщатся
меня изгнать из обиталища твоего; бди убо, да паки не удалюся
от тебя.
От таких-то воинов
я ждал себе новых венцов.
Отвратил
я взор мой
от тысячи бедств, представившихся очам моим.
Видя во всем толикую превратность,
от слабости моей и коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко
мне отвращение, — возревел
я яростию гнева: — Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего.
Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная
мною странница отлетела
от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.
Насилу очнуться
я мог
от богатырского сна, в котором
я столько сгрезил.
Я вынул домашний лечебник; искал, нет ли в нем рецепта
от головной дурноты, происходящей
от бреду во сне и наяву.
Вспомнил
я, что некогда блаженной памяти нянюшка моя Клементьевна, по имени Прасковья, нареченная Пятница, охотница была до кофею и говаривала, что помогает он
от головной боли. Как чашек пять выпью, — говаривала она, — так и свет вижу, а без того умерла бы в три дни.
И покаюся тебе, как отцу духовному,
я лучше ночь просижу с пригоженькою девочкою и усну упоенный сладострастием в объятиях ее, нежели, зарывшись в еврейские или арабские буквы, в цифири или египетские иероглифы, потщуся отделить дух мой
от тела и рыскать в пространных полях бредоумствований, подобен древним и новым духовным витязям.
—
От него-то было
я и разорился.
Вышед
от приятеля моего Карпа Дементьича,
я впал в размышление.
Восходя на гору,
я вообразил себя преселенного в древность и пришедшего, да познаю
от державного божества грядущее и обрящу спокойствие моей нерешимости.
Мне слышится глас, грому подобный вещаяй: — Безумный! почто желаешь познати тайну, которую
я сокрыл
от смертных непроницаемым покровом неизвестности?
С таковыми мыслями поехал приятель мой к своему месту. Сколь же много удивился
я, узнав
от него, что он оставил службу и намерен жить всегда в отставке.
Если нынешнего века скосырь, привлекший должное на себя презрение, восхочет оное на
мне отомстить и, встретясь со
мною в уединенном месте, вынув шпагу, сделает на
меня нападение, да лишит
меня жизни или, по крайней мере, да уязвит
меня, — виновен ли
я буду, если, извлекши мой меч на защищение мое,
я избавлю общество
от тревожащего спокойствие его члена?
Говорили, что
я принял мзду
от жены убитого асессора, да не лишится она крестьян своих отсылкою их в работу, и что сия-то истинная была причина странным и вредным моим мнениям, право всего дворянства вообще оскорбляющим.
Немысленные думали, что посмеяние их
меня уязвит, что клевета поругает, что лживое представление доброго намерения
от оного
меня отвлечет!
Письмо было
от моего приятеля. Охотник до всяких новостей, он обещал
меня в отсутствии снабжать оными и сдержал слово. Между тем к кибитке моей подделали новую ось, которая, по счастию, была в запасе. Едучи,
я читал...
Я, отлучая детей моих
от бдящего родительского ока, единственное к тому имею побуждение, да приобретут опытности, да познают человека из его деяний и, наскучив гремлением мирского жития, да оставят его с радостию; но да имут отишие в гонении и хлеб насущный в скудости.
— Мать ваша равного со
мною была мнения о ничтожности должностей наших,
от рождения проистекающих.
Если бы умерли
от моего о вас небрежения, как то многие умирают, мщение закона
меня бы не преследовало.
Похвалы, воздаваемые доброму вашему поведению, рассудку, знаниям, искусству вашему, распростираяся на вас, отражаются на
меня, яко лучи солнечны
от зеркала.
Но ныне спокоен остаюся, отлучая вас
от себя; разум прям, сердце ваше крепко, и
я живу в нем.
Но если, младенцам вам сущим, находил
я, что уклонился
от пути,
мною назначенного, устремляемы случайным ударением, тогда остановлял
я ваше шествие или, лучше сказать, неприметно вводил в прежний путь, яко поток, оплоты прорывающий, искусною рукою обращается в свои берега.
Робкая нежность не присутствовала во
мне, когда, казалося, не рачил об охранении вас
от неприязненности стихий и погоды.
Не меньше старался
я удалить вас
от убийственной пищи и пития.
Предложил
я вам тогда и о законе откровенном, не сокрывая
от вас все то, что в опровержение оного сказано многими.
Я сохранил вас неприступными доселе превратным чувств потрясениям, но не сокрыл
от вас неведения покровом пагубных следствий совращения
от пути умеренности в чувственном услаждении.
Ныне будете сами себе вожди, и хотя советы мои будут всегда светильником ваших начинаний, ибо сердце и душа ваша
мне отверсты, но яко свет, отдаляяся
от предмета, менее его освещает, тако и вы, отриновенны моего присутствия, слабое ощутите согрение моея дружбы.
Отлучил
я ныне
от себя сынов моих…
Но потрясши
меня до внутренности, излияло некое усладительное чувствование надежды, что блаженство наше в отношении детей наших зависит много
от нас самих.
Я побегу
от вас во всю конскую рысь к моим деревенским красавицам.