Неточные совпадения
—
О его приеме я
узнал при первой встрече у директора нашего В. Ф. Малиновского, куда нас неоднократно собирали сначала для снятия мерки, потом для примеривания платья, белья, ботфорт, сапог, шляп и пр.
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая
о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы
знать,
о чем так горячатся они,
о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
Постой —
о всем
узнает муженек!
Энгельгардт, своим путем,
знал о неловкой выходке Пушкина, может быть и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему это в тот же вечер.
Между нами мнения насчет этого нововведения были различны: иные, по суетности и лени, желали этой лакейской должности; но дело обошлось одними толками, и, не
знаю почему, из этих толков
о сближении с двором выкроилась для нас верховая езда.
Я
знал, что он иногда скорбел
о своих промахах, обличал их в близких наших откровенных беседах, но, видно, не пришла еще пора кипучей его природе угомониться.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не
знает ли он чего-нибудь
о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Пушкин сам не
знал настоящим образом причины своего удаления в деревню; [По цензурным соображениям весь дальнейший текст опубликован в 1859 г. либо с выкидками, либо в «исправленном» изложении редакции «Атенея».] он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности;думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры
о религии.
На другой день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга. Не стану тебе рассказывать, как мне приятно было получить
о тебе весточку; ты довольно меня
знаешь, чтоб судить
о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и то после долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай с маленьким запасом.
Я располагаю нынешний год месяца на два поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу после беспрестанных занятий целый год. Теперь у меня чрезвычайно трудное дело на руках. Вяземский
знает его — дело
о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду спокойнее…
Где и что с нашими добрыми товарищами? Я слышал только
о Суворочке, что он воюет с персианами — не
знаю, правда ли это, — да сохранит его бог и вас; доброй моей Марье Яковлевне целую ручку. От души вас обнимаю и желаю всевозможного счастия всему вашему семейству и добрым товарищам. Авось когда-нибудь
узнаю что-нибудь
о дорогих мне.
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще от вас получить, или, лучше сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало. Скажите что-нибудь
о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что
знаю из газет и по письмам сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее был очень рад.
Он просит сказать доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми так неожиданно порадован был 10 сего месяца. Вы
узнаете, что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу
о нем думал.
Только хочу благодарить вас за памятные листки
о последних минутах поэта-товарища, как
узнаю из газет, что нашего Илличевсксго не стало.
Мы здесь очень скоро
узнали о смерти Пушкина, и в Сибири даже, кого могла она поразить, как потеря общественная.
Приехавши ночью, я не хотел будить женатых людей — здешних наших товарищей. Остановился на отводной квартире. Ты должен
знать, что и Басаргин с августа месяца семьянин: женился на девушке 18 лет — Марье Алексеевне Мавриной, дочери служившего здесь офицера инвалидной команды. Та самая,
о которой нам еще в Петровском говорили. Она его любит, уважает, а он надеется сделать счастие молодой своей жены…
Мы так все теперь рассеялись, что, право, тоскливо ничего не
знать о многих.
Пожалуйста, любезный Оболенский, говори мне все, что
узнаешь о ком-нибудь из наших, — я также буду тебя уведомлять по возможности.
В Урике я много беседовал
о вас с Муравьевыми и Вольфом. Все они существуют там старожилами. Нонушке теперь гораздо лучше: она совершенно большая девушка и чрезвычайно милая. Александр — жених и, вероятно, теперь соединил уже свою участь с участью m-lle Josephine. Это супружество решено было в мою бытность там. Миша, мой крестник,
узнал меня и порадовал детскою своею привязанностию.
Извините меня, что я не уведомил вас в свое время
о получении Тьера — мне совестно было Тулинова заставить писать, и казалось, не
знаю почему, что вы должны быть уверены в исправной доставке книг.
Вы
узнаете меня, если вам скажу, что попрежнему хлопочу
о журналах, — по моему настоянию мы составили компанию и получаем теперь кой-какие и политические и литературные листки. Вы смеетесь моей страсти к газетам и, верно, думаете, что мне все равно, как, бывало, прежде говаривали… Книгами мы не богаты — перечитываю старые; вообще мало занимаюсь, голова пуста. Нужно сильное потрясение, душа жаждет ощущений, все окружающее не пополняет ее, раздаются в ней элегические аккорды…
Если же
узнаю, что Евгения мне не дадут, то непременно буду пробовать опять к вам добраться, — покамест нет возможности думать об этом соединении, и, пожалуйста, не говорите мне
о приятном для меня свидании с вами и с вашими соседями.
[Будучи в Ялуторовске, Пущин
узнал о трагедии в семье Ивашевых.]
Одна тяжелая для меня весть: Алекс. Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют. Все другие здоровы попрежнему. Там уже
узнали о смерти Ивашева, но еще не получили моего письма отсюда. M. H. не пишет, С. Г. говорит, что она уверена, что я еду. Мнения, как видите, разделены.
Мы
узнали о смерти Ивашева.
На заданные рифмы прошу вас докончить мысль. Вы ее
знаете так же хорошо, как и я, а ваши стихи будут лучше моих — и вечный переводчик собственных именспокойнее будет думать
о Ярославском именье…
Матвей Муравьев читал эту книгу и говорит, что негодяй Гризье, которого я немного
знал, представил эту уважительную женщину не совсем в настоящем виде; я ей не говорил ничего об этом, но с прошедшей почтой пишет Амалья Петровна Ледантю из Дрездена и спрашивает мать, читала ли Анненкова книгу,
о которой вы теперь от меня слышали, — она говорит, что ей хотелось бы, чтоб доказали, что г-н Гризье (которого вздор издал Alexandre Dumas) пишет пустяки.
На прошедшей неделе получил от Спиридова прямое письмо, в котором много любопытного
о нашем востоке. Статью
о К. К. не стану вам передавать, вы все
знаете, и тоска повторять эти неимоверные глупости. Она до июля живет в Оёке.
…В мире все радостное смешано с горестию. В одно время с известием
о детях я
узнал о смерти моего доброго лицейского друга Вольховского. Он умер после 9-дневной нервической горячки. Грустно, почтенный Иван Дмитриевич. Вы
знаете меня и поверите с участием моему скорбному чувству…
Сюда пишут, что в России перемена министерства, то есть вместо Строгонова назначается Бибиков, но дух остается тот же, система та же. В числе улучшения только налог на гербовую бумагу. Все это вы, верно,
знаете,
о многом хотелось бы поговорить, как, бывало, прошлого года, в осенние теперешние вечера, но это невозможно на бумаге.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы
узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам не
о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Вы спрашиваете
о моем переводе… Ровно ничего не
знаю. Нат. Дм. только неделю тому назад имела сильное предчувствие, как иногда с ней случается: она видела, что со мной прощается… Это видение наяву было для нее живо и ясно. Других сведений ниоткуда не получаю. Надобно довольствоваться таинственными сообщениями и ожидать исполнения. Между тем, если в декабре не получу разрешения, думаю сняться с якоря и опять отправиться в Туринск. В таком случае непременно заеду к вам в Ялуторовск…
Прошли еще две недели, а листки все в моем бюваре.Не
знаю, когда они до вас доберутся. Сегодня получил письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось увидеть; он проехал из Тюмени на Тобольск. Видно, он с вами не видался: от вас нет ни строчки. А я все надеялся, что этот молодой союзник вас отыщет и поговорит с вами
о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Хотелось бы мне
знать, что думает Михаил Александрович
о новом уложении; я просто уничтожен этим подарком для России.
Меня удивил твой вопрос
о Барятинском и Швейковском. И тот и другой давно не существуют. Один кончил жизнь свою в Тобольске, а другой — в Кургане. Вообще мы не на шутку заселяем сибирские кладбища. Редкий год, чтоб не было свежих могил. Странно, что ты не
знал об их смерти. Когда я писал к тебе, мне и не пришло в мысль обратиться к некрологии, которая, впрочем, в нашем кругу начинает заменять историю…
В надежде на снисхождение вашего сиятельства, прямо к вам обращаюсь с покорнейшею просьбою;
знаю, что следовало бы просить по начальству; но как дело идет
о здоровье, которое не терпит промедления, то уверен, что вы простите больному человеку это невольное отклонение от формы и благосклонно взглянете на его просьбу.
На днях
узнали здесь
о смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все надеялся с ней еще увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…
Не
знаю, верить ли слухам
о тайных обществах [Тайные общества — общество петрашевцев.] в России. Кажется, только новые жертвы, если и справедливы слухи. Оболенской тоже пишет как слышанное от других проезжих. Здесь ничего подобного не слыхать…
Сообщите, не
узнали ли чего-нибудь
о петербургских новостях при проезде князя. Здесь совершенная глушь. Меж тем, кажется, должно что-нибудь быть, все одно и то же говорят.
О политических новостях писать нечего. Вы столько же
знаете, сколько и мы… [Имеются в виду революционные события на Западе. Выше — петербургские новости
о деле петрашевцев.]
Не
знаю, что сказать вам насчет петербургских новостей, — кажется, много есть преувеличенного. Никак не понимаю, каким образом комюнизм может у нас привиться. [Речь идет
о петрашевцах.]
Сейчас В. И. возвратился от всенощной и передал эту новость, сообщаю ее вам, сам не
знаю зачем. Поклонись Михеевне. Благодарю, что она заботится
о запасах на зиму. Ты тогда будешь хозяйничать. Твой И. П.
[В этом письме — сообщение: Е. И. и С. П. Трубецкие,
узнав о приезде Пущина, «буквально вбежали» к Волконским.
Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне
о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не
знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше всего
знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
Крепко тебя обнимаю. Ты еще и
о других моих листках будешь слышать — везде один и тот же вздор. По этому ты меня
узнаешь — больше мне ничего не нужно.
До приезда Бачманова с твоим письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я
знал только, что инструмент будет, но ровно ничего не понимал, почему ты не говоришь
о всей прозе такого дела, — теперь я и не смею об ней думать. Вы умели поэтизировать, и опять вам спасибо — но довольно, иначе не будет конца.
Когда будешь ко мне писать, перебери весь наш выпуск по алфавитному списку. Я
о некоторых ничего не
знаю.
Не
знаю, так ли будет с манифестом
о вступлении наших войск в Молдавию и Валахию.
Не слышно ли чего-нибудь
о нашем маркизе? Мне любопытно
знать, что он сделал в столице, где вряд ли найдет ожидаемое сочувствие. [Маркиз — Н. А. Траверсе.]
Не нужно вам повторять, что мы здесь читаем все, что можно иметь
о современных событиях, участвуя сердечно во всем, что вас волнует. Почта это время опаздывает, и нетерпение возрастает. Когда
узнал о смерти Корнилова, подумал об его брате и об Николае, товарище покойного. Совершенно согласен с нашим философом, что при такой смерти можно только скорбеть об оставшихся.