Неточные совпадения
Теперь самому любопытно бы
было заглянуть на себя тогдашнего, с тогдашнею обстановкою; но
дело кончено: тетради в печке и поправить беды невозможно.
Через несколько
дней Разумовский пишет дедушке, что оба его внука выдержали экзамен, но что из нас двоих один только может
быть принят в Лицей на том основании, что правительство желает, чтоб большее число семейств могло воспользоваться новым заведением.
Среди
дела и безделья незаметным образом прошло время до октября. В Лицее все
было готово, и нам велено
было съезжаться в Царское Село. Как водится, я поплакал, расставаясь с домашними; сестры успокаивали меня тем, что
будут навещать по праздникам, а на рождество возьмут домой. Повез меня тот же дядя Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
Мелкого нашего народу с каждым
днем прибывало. Мы знакомились поближе друг с другом, знакомились и с роскошным нашим новосельем. Постоянных классов до официального открытия Лицея не
было, но некоторые профессора приходили заниматься с нами, предварительно испытывая силы каждого, и таким образом, знакомясь с нами, приучали нас, в свою очередь, к себе.
Настало, наконец, 19 октября —
день, назначенный для открытия Лицея. Этот
день, памятный нам, первокурсным, не раз
был воспет Пушкиным в незабываемых его для нас стихах, знакомых больше или меньше и всей читающей публике.
В продолжение всей речи ни разу не
было упомянуто о государе: это небывалое
дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он
был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Смотри, Костя, учись хорошенько!» [При публикации Записок в 1859 г. рассказ о непристойном поведении царского брата, Константина Павловича, в
день торжественного акта по случаю открытия Лицея
был сильно изменен.
Он так
был проникнут ощущением этого
дня и в особенности речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык, написал маленькую статью и все отослал в дерптский журнал.
При всех этих удобствах нам не трудно
было привыкнуть к новой жизни. Вслед за открытием начались правильные занятия. Прогулка три раза в
день, во всякую погоду. Вечером в зале — мячик и беготня.
Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал их нам громогласно в зале. Газетная комната никогда не
была пуста в часы, свободные от классов: читались наперерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом
дел и событий, объясняя иное, нам недоступное.
Я, как сосед (с другой стороны его номера
была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того
дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало.
Ты вспомни быстрые минуты первых
дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья,
Что
было и не
будет вновь…
Разумеется, кроме нас,
были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по
делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром,
был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню.
Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он
был весь тут, в полном упоении… Доходит
дело до последней строфы. Мы слышим...
На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и
быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это
было в последний раз. «La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit», [Между нами: старая
дева,
быть может, в восторге от ошибки молодого человека (франц.).] — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту.
Летом, в вакантный месяц, директор делал с нами дальние, иногда двухдневные прогулки по окрестностям; зимой для развлечения ездили на нескольких тройках за город завтракать или
пить чай в праздничные
дни; в саду, за прудом, катались с гор и на коньках.
Между нами мнения насчет этого нововведения
были различны: иные, по суетности и лени, желали этой лакейской должности; но
дело обошлось одними толками, и, не знаю почему, из этих толков о сближении с двором выкроилась для нас верховая езда.
И точно, в дортуарах все
было вверх
дном, везде валялись вещи, чемоданы, ящики, — пахло отъездом!
В тот же
день, после обеда, начали разъезжаться: прощаньям не
было конца. Я, больной, дольше всех оставался в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись на разлуку: он тотчас должен
был ехать в деревню к родным; я уж не застал его, когда приехал в Петербург.
Первая моя мысль
была — открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о
деле общем (respub-lica), по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой.
Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла
быть пагубна всему
делу.
Тут же пригласил меня в этот
день вечером
быть у него, — вот я и здесь!»
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько
дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея
был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Не знаю, вследствие ли этого разговора, только Пушкин не
был сослан, а командирован от коллегии иностранных
дел, где состоял на службе, к генералу Инзову, начальнику колоний Южного края.
Были разнообразные слухи и толки, замешивали даже в это
дело и графиню.
Кстати, здесь, после моей прозы, поместить стихи покойного Александра Одоевского, написанные в альбом княгини М. Н. Волконской 25-го декабря 1829 года (это
день ее рождения; тогда ей
было 25-ть лет).
Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый
день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано
было...
В собрании стихотворение, в 23-й строке: «грустно живет», у Пущина: «грустно
поет»; в 7-й строке от конца: «Радостно песнь свободы запой…», у Пущина: «Сладкую песню с нами запой!» Сохранил Пущин написанную декабристом Ф. Ф. Вадковским музыку к стихотворению «Славянские
девы».
Сбольшим удовольствием читал письмо твое к Егору Антоновичу [Энгельгардту], любезнейший мой Вольховский; давно мы поджидали от тебя известия; признаюсь, уж я думал, что ты, подражая некоторым, не
будешь к нам писать. Извини, брат, за заключение. Но не о том
дело — поговорим вообще.
На другой
день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга. Не стану тебе рассказывать, как мне приятно
было получить о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал только две и то после долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай с маленьким запасом.
Я располагаю нынешний год месяца на два поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу после беспрестанных занятий целый год. Теперь у меня чрезвычайно трудное
дело на руках. Вяземский знает его —
дело о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда
буду спокойнее…
С каким восхищением я пустился в дорогу, которая, удаляя от вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и этот
день для меня
была еще другая радость — я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.
Будет время когда-нибудь, что несколько поленится это
дело для многих, которые его видят теперь, может
быть, с другой точки.
Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович, что я в последний раз видел вас, и — увы! — может
быть, в последний раз имею случай сказать вам несколько строк из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати
дней существуем.
Не откажите мне, почтенный друг, в возможности чем-нибудь отсюда вам
быть полезным в расстроенных ваших обстоятельствах; зная ваши правила, я понимаю, как вам тягостно не предвидеть близкого окончания ваших
дел.
Маленькой Annette мильон поцелуев от дяди Пу…Еще последняя просьба: не откажите мне помогать советами добрым моим сестрам, если они
будут иметь в них нужду при могущей скоро случиться перемене в их семейных
делах.
Грустно
было Пущину читать, что лицеисты собрались в этот
день без Дельвига.]
На другой
день вечером я отправился в Урик. Провел там в беспрестанной болтовне два
дня, и. теперь я в городе. Насчет Гымылямоего все усердно расхлопотались, и я уже
был переведен в деревню Грановщину близ Урика, как в воскресенье с почтою пришло разрешение о Туринске.
Вчера вечером поздно возвратился домой, не успел сказать тебе, любезный друг, слова.
Был у преосвященного, он обещал освободить Иакинфа, но не наверное. — Просидел у Юшневских вечер.
Днем сделал покупку, казанскую телегу за 125 рублей — кажется, она довезет меня благополучно с моим хламом. Может
быть, можно бы и дешевле приискать колесницу, но тоска ходить — все внимание обращено на карман, приходящий в пустоту.
Прощай — разбирай как умеешь мою нескладицу — мне бы лучше
было с тобой говорить, нежели переписываться. Что ж делать, так судьбе угодно, а наше
дело уметь с нею мириться. Надеюсь, что у тебя на душе все благополучно. Нетерпеливо жду известия от тебя с места.
Эти
дни я все ходил смотреть квартиры — выбор труден; вообще довольно плохо, я не ожидал, чтобы в городе эта статья
была так затруднительна.
Даже скажу более: от тебя зависит выбор места в здешних краях; впрочем,
дело не в том или другом городе, главное — чтобы
быть нам соединенным под одной крышей.
Басаргин в полном смысле хозяин. Завелся маленьким домиком и
дела ведет порядком: все
есть и все как должно. Завидую этой способности, но подражать не умею. Мысль не к тому стремится…
Десять
дней только она
была больна — нервическая горячка прекратила существование этой милой женщины.
Второе твое письмо получил я у них, за два
дня до кончины незабвенной подруги нашего изгнания. Извини, что тотчас тебе не отвечал — право, не соберу мыслей, и теперь еще в разброде, как ты можешь заметить. Одно время должно все излечивать —
будем когда-нибудь и здоровы и спокойны.
Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать родным в желании поселить меня поближе, но под Иркутском мне
было бы лучше. Город наш в совершенной глуши и имеет какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий
день брожу по пустым улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
Странный человек Кучевский — ужели он в самом
деле не
будет тебе отвечать, как бывало говаривал? Мне жаль, что я его не навестил, когда
был в Иркутске: подробно бы тебя уведомил об его бытье; верно, он хорошо устроился. Борисовы сильно меня тревожат: ожидаю от Малиновского известия о их сестрах; для бедного Петра
было бы счастие, если бы они могли к ним приехать. Что наш сосед Андреевич? Поговори мне об нем — тоже ужасное положение.
Вы, верно, слышали, что мне из Тобольска возвращено
было одно письмо мое к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы так всегда прежде называли, туда возили и нашли, что выражения двусмысленны и таинственны. Я все это в шуткахописал сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего
дело…
Не извиняюсь, что преследую вас разного рода поручениями; вы сами виноваты, что я без зазрения совести задаю вам хлопоты. Может
быть, можно
будет вам через тезку Якушкина избавить этого человека от всяких посторонних расходов. Словом сказать, сделать все, что придумаете лучшим; совершенно на вас полагаюсь и уверен, что
дело Кудашева в хороших руках.
В Урике я с Ф. Б. много толковал про вас — от него и Кар. Карловны получал конфиденции. Как-то у них идет
дело с Жозефиной Адамовной, молодой супругой Александра? Много от нее ожидать нельзя для Нонушки. Она недурна собой, но довольно проста и, кажется, никогда наставницей не может
быть…