Неточные совпадения
Пушкин охотнее
всех других классов занимался в классе Куницына, и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда
еще не существовало), у него и в обычае не было:
все делалось а livre ouvert.
[
Весь следующий абзац и часть второго («Было
еще другого рода… верховая езда») не могли появиться в 1859 г. в печати по цензурным условиям; выброшены были также куплеты о Левашове.]
Я много уже перенес и
еще больше предстоит в будущем, если богу угодно будет продлить надрезаннуюмою жизнь; но
все это я ожидаю как должно человеку, понимающему причину вещей и непременную их связь с тем, что рано или поздно должно восторжествовать, несмотря на усилие людей — глухих к наставлениям века.
Желал бы только, чтоб
все, принимающие в судьбе моей участие, не слишком горевали обо мне; их спокойствие меня бы
еще более подкрепило.
Вообрази, любезный Оболенский, что до сих пор
еще не писал домой — голова кругом, и ждал, что им сказать насчет места моего поселения. Здесь нашел письмо ото
всех Малиновских; пишут, что Розенберг у них пробыл пять дней и встретился там с семейством Розена…
Забыл было сказать тебе адрес Розена: близ Ревеля мыза Ментак.К нему
еще не писал. В беспорядке поговорил только со
всеми родными поодиночке и точно не могу
еще прийти в должный порядок. Столько впечатлений в последний месяц, что нет возможности успокоиться душою. Сейчас писал к Annette и поговорил ей о тебе; решись к ней написать, ты ее порадуешь истинно.
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска, в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а я, несмотря на грязь, дождь и снег иногда,
все подвигался на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим домом, хозяином совершенным —
все по часам и
все в порядке. Кормил нас обедом —
все время мы были почти неразлучны, я останавливался у Спиридова, он
еще не совсем устроился, но надеется, что ему в Красноярске будет хорошо. В беседах наших мы
все возвращались к прошедшему…
Поджидал весточки от вас, но, видно, надобно первому начать с вами беседу, в надежде что вы [не] откажете уделить мне минутку вашего досуга, Вы должны быть уверены, что мне всегда будет приятно хоть изредка получить от вас словечко: оно напомнит мне живо то время, в котором до сих пор
еще живу; часто встречаю вас в дорогих для
всех нас воспоминаниях.
Товарищи мои вам знакомы: теперь
все трое женатые люди; стараются сколько возможно приучить меня к новому месту моего пребывания; но я
еще не освоился с ним.
Второе твое письмо получил я у них, за два дня до кончины незабвенной подруги нашего изгнания. Извини, что тотчас тебе не отвечал — право, не соберу мыслей, и теперь
еще в разброде, как ты можешь заметить. Одно время должно
все излечивать — будем когда-нибудь и здоровы и спокойны.
Грустно, что она нас покинула; ее кончина, как вы можете себе представить, сильно поразила нас — до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли: воспоминание об ней на каждом шагу; оно
еще более набрасывает мрачную тень на
все предметы, которые здесь и без того не слишком веселы.
Меньшая ее сестричка Верочка преуморительная пышка, не говорит
еще, не ходит, но жестами и ползком
все выражает и всюду пробирается.
Одна тяжелая для меня весть: Алекс. Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют.
Все другие здоровы попрежнему. Там уже узнали о смерти Ивашева, но
еще не получили моего письма отсюда. M. H. не пишет, С. Г. говорит, что она уверена, что я еду. Мнения, как видите, разделены.
Много бы хотелось с тобой болтать, но
еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не
все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Он должен был умереть, а мы
все живем: видно, не пришла
еще пора сходить с часов, хотя караул наш не совсем исправен.
Ты меня смешишь желанием непременно сыграть мою свадьбу. Нет! любезный друг. Кажется, не доставлю тебе этого удовольствия. Не забудь, что мне 4 мая стукнуло 43 года. Правда, что я
еще молодой жених в сравнении с Александром Лукичом; но предоставляю ему право быть счастливым и за себя и за меня. Ты мне ни слова не говоришь об этой оригинальной женитьбе.
Все кажется, что одного твоего письма я не получил…
Петю Ивашева записали в гильдию. Опекун их Головинский уже с ними; он вышел в отставку, и соединились с сиротками. От Марьи Петровны довольно часто получаем письма. Она и
все малютки здоровы.
Еще вас обнимаю.
А наследующий день, 17 августа, Кюхельбекер записал в Дневнике: «Вчера у меня был такой гость, какого я с своего свидания с Maтюшкиным
еще не имел во
все 17 лет моего заточения, — Николай Пущин!..
Наши здешние
все разыгрывают свои роли, я в иных случаях только наблюдатель… [Находясь в Тобольске, Пущин получил 19 октября письмо — от своего крестного сына Миши Волконского: «Очень, очень благодарю тебя, милый Папа Ваня, за прекрасное ружье… Прощай, дорогой мой Папа Ваня. Я не видал
еще твоего брата… Неленька тебя помнит. Мама свидетельствует тебе свое почтение… Прошу твоего благословения. М. Волконский» (РО, ф. 243, оп. I, № 29).]
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою пишет к вам. Тяжело будет вам услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы
еще мог, а лучше бы
всего вместе помолчать и подумать.
Между тем и это
все прошло, и, кажется, есть
еще запас на то, что предстоит впереди.
Все, что остается, — это какая-то монументальная жизнь; приходят, спрашивают и рассматривают, как предание
еще живое чего-то понятного для немногих.
Прошли
еще две недели, а листки
все в моем бюваре.Не знаю, когда они до вас доберутся. Сегодня получил письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось увидеть; он проехал из Тюмени на Тобольск. Видно, он с вами не видался: от вас нет ни строчки. А я
все надеялся, что этот молодой союзник вас отыщет и поговорит с вами о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Впрочем, эта статья давно между мной и Евгением кончена, но она невольным образом проявляется молча во
всех отношениях даже теперь, а после
еще больше проявляться будет.
Богат тот, который сам может или умеет что-нибудь произвести, — потому ты богаче меня и
всех тех, кому родные присылают больше, нежели тебе; богат между нами
еще тот, кто имеет способность распорядиться полученным без долгу; следовательно, и в этом отношении ты выше нас.
Вот тебе сведения, не знаю, найдешь ли в них что-нибудь новое. Я думаю, тебе лучше бы
всего через родных проситься на службу, как это сделал Александр Муравьев. Ты
еще молод и можешь найти полезную деятельность. Анненкова произвели в 14-й класс. Ты знаешь сам, как лучше устроить. Во всяком случае, желаю тебе успокоиться после тяжелых испытаний, которые ты имел в продолжение последних восьми лет. Я не смею касаться этих ран, чтобы не возобновить твоих болей.
…В Петербург
еще не писал насчет моего предполагаемого путешествия. Жду вдохновения — и признаюсь, при
всем желании ехать, как-то тоскливо просить. Время
еще не ушло. Надобно соблюсти
все формальности, взять свидетельство лекаря и по
всем инстанциям его посылать… Главное, надобно найти случай предварить родных, чтобы они не испугались мнимо болезненным моим состоянием… [Пущин выехал, после длительной переписки между местной и столичной администрации, в середине мая 1849 г.]
Поджидал
все почту, но нет возможности с хозяином-хлопотуном — он говорит, пора отправлять письмо. Да будет так! Salut!
Еще из Тобольска поболтаю, хоть надеюсь до почты выехать. Долго зажился на первом привале, лишь бы вперед
все пошло по маслу. [В Тобольске Пущин жил у Фонвизиных.]
На днях узнали здесь о смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно,
все надеялся с ней
еще увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…
Генерал-губернатора
еще нет —
все ждут и не дождутся его. Надеюсь, что до того срока он здесь будет…
Все наши здешние обоего пола и разных поколений здравствуют. Трубецкому, после его падения спеленанному, наконец, развязали руку, но
еще он не действует ею.
Все вас приветствуют.
…
Вся наша ялуторовская артель нетерпеливо меня ждет. Здесь нашел я письма. Аннушка
всех созвала на Новый год. Я начну дома это торжество благодарением богу за награду после 10 лет [10-ти лет — ссылки на поселение.] за возобновление завета с друзьями — товарищами изгнания… Желаю вам, добрый друг,
всего отрадного в 1850 году.
Всем нашим скажите мой дружеский оклик: до свиданья! Где и как, не знаю, но должны
еще увидеться…
На Новый год обнимаю вас, добрый друг; я здесь, благодарный богу и людям за отрадную поездку. Пожмите руку Александре Семеновне, приласкайте Сашеньку. Аннушка моя благодарит ее за милый платочек. Сама скоро к ней напишет. Она меня обрадовала своею радостью при свидании. Добрые старики
все приготовили к моему приезду. За что меня так балуют, скажите пожалуйста. Спешу. Обнимите наших. Скоро буду с вами беседовать. Не могу
еще опомниться.
Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о
всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России меньше
всего знают, что в ней происходит. До сих пор
еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
Видно,
еще не
все справки наведены (продолжение впредь).
Однако довольно заряжать тебя этими старыми толками. От тебя можно услышать что-нибудь новое, а мне трудно отсюда политиковать. В уверенности только, что ты снисходительно будешь
все это разбирать, я болтаю.
Еще если б мы могли говорить, а заставлять читать мой вздор — просто грех!
…Я дожидался
все отъезда нашего бедного Ивана Дмитриевича, чтобы отвечать вам, но, как видно из хода его болезни, он
еще не так скоро в состоянии будет пуститься в путь, хотя бы ему и сделалось лучше, чего до сих пор, однако, незаметно.
Матвей мне говорил, что вы хотите участвовать в сборе для bon ami. [Добрый друг (франц.).] Когда-нибудь пришлите ваши 10 целковых. Я надеюсь к ним
еще кой-что прибавить и
все отправлю. Вероятно, он обратился и в Иркутск, хотя и там, при
всех богатствах, мало наличности. Как это делается, не знаю. [В Иркутске жили семьи С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого, получавшие от родных большие суммы.
Все состоятельные декабристы много помогали неимущим товарищам и их семьям.]
…Это последнее время навевало сильною тоскою со
всех сторон. Мрачные вести из Иркутска без сомнения и до вас давно дошли — я
еще не могу с ними настоящим образом примириться. [Весть о кончине Е. И. Трубецкой.]
Сегодня получена посылка, добрый друг мой Матрена Петровна! Всенашел,
все в моих руках. Спешу тебе [Первое обращение Пущина к Н. Д. Фонвизиной на «ты» — в неизданном письме от 23 декабря 1855 г. Здесь сообщается, что
все спрашивают Пущина о Наталье Дмитриевне.] это сказать, чтоб тебя успокоить. Qui cherche, trouve. [Кто ищет — находит (франц.).] Ничего
еще не читал… Скоро откликнусь — и откликнусь с чувством признательной затаенной любви… Прочел стих...
Я не люблю писать к вам наскоро, как-нибудь, чтобы только сказать, что я к вам писала, — нет, я люблю поговорить с вами на просторе, рассказать подробно случающееся со мной, потолковать о чем-нибудь заветном для меня, в полной уверенности, что
все это найдет отголосок в вашем добром сердце; писавши к вам и прочим друзьям моим, я знаю, что я
еще не совсем одна в мире, знаю, что мне будут сочувствовать, а это теперь единственная моя отрада в моей трудной жизни…
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением. [Облатки — для заклейки конвертов вместо сургучной печати.] Следовало бы, по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама в облаточном мире живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда.
Еще причина, почему ты должен быть сенатором. Поговаривают, что есть охотник купить дом Бронникова. Значит, мне нужно будет стаскиваться с мели, на которой сижу 12 лет. Кажется,
все это логически.
Крепко обнимаю вас обеих. До свидания! Где и как —
еще не знаю.
Все наши сердечно вас приветствуют. Подробности о предположениях каждого расспрашивайте у Натальи Дмитриевны. Она лучше расскажет, нежели я напишу. Я сам
еще как в тумане вижу даль.
29 октября… Матвей только третьего дня вернулся из Тобольска… Матвей получил от брата приглашение в Хомутец. Все-таки они будут у тебя. Время выезда
еще не определено… Теперь жду из Нижнего известия от Сергея Григорьевича и Батенькова.
Барон вам кланяется, он попрежнему ходит и занимается мимикой. Не успели
еще с ним поговорить особняком,
все встречались в публике. Сын его славный человек — это общий голос.
Уверять вас, что благодарю бога за соединение мое с заветным моим другом, было бы лишнее.
Все это так дивно устроилось, что я как будто
еще не верю, но мрачно то, что я не могу поправиться здоровьем. Не совсем утешительна для жены моей постоянная моя хворость, но и этим она не тяготится, весело и терпеливо переносит
все эти заботы и попечения…
Я очень знаю, что надобно действовать, но это время, как ты видела, я просто ни на что не годен. Он со мной поживет, потом поступит к Циммерману в Москве. Это заведение лучшее во
всех отношениях, и там он может остаться до самого университета. Я уже вошел в переговоры с Циммерманом, но надобно
еще самому с ним познакомиться,
все высмотреть. Авось бог поможет как-нибудь распустить крылья, которые до сих пор подрезаны…
Нам
всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то
еще не верно. Сестра останется у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу с окрестностями… [В Калуге жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г. С. Батеньков. В письме
еще — о болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Сейчас надобно отправлять почту, она и сегодня действует, хоть птица гнезда не вьет, [По народному поверью — 25 марта (благовещенье) «Птица гнезда не вьет».] а настает надобность хватить
еще словечко, тебе, добрый друг Таврило Степанович, — жена кричит с лестницы, что завтра чествуют твоего патрона и чтоб я непременно хоть невидимкой со
всем теперешним нашим обществом явился к имениннику, который, верно, задает пир на дворянской улице. — От души обнимаю тебя и желаю тебе того, что ты сам себе желаешь.