Неточные совпадения
Берестовые скамьи вокруг
всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми изразцами, —
все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время; приходившим потому, что у них не было
еще коней, и потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом.
«Вишь, какой батько! — подумал про себя старший сын, Остап, —
все старый, собака, знает, а
еще и прикидывается».
Ночь
еще только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал
весь двор;
все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде
всего заснул сторож, потому что более
всех напился для приезда паничей.
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг
еще стлался перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить
всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы
вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут
еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
Сечь состояла из шестидесяти с лишком куреней, которые очень походили на отдельные, независимые республики, а
еще более походили на школу и бурсу детей, живущих на
всем готовом.
Последний, который был покрепче,
еще выводил какие-то бессвязные речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился — и заснула
вся Сечь.
Да и даяние их было бедное, потому что почти
всё пропили
еще при жизни своей.
— Слушайте!..
еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по
всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте!
еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и
весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда
еще вдоволь.
— Скажи епископу от меня и от
всех запорожцев, — сказал кошевой, — чтобы он ничего не боялся. Это козаки
еще только зажигают и раскуривают свои трубки.
Войско, отступив, облегло
весь город и от нечего делать занялось опустошеньем окрестностей, выжигая окружные деревни, скирды неубранного хлеба и напуская табуны коней на нивы,
еще не тронутые серпом, где, как нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая, наградившего в ту пору щедро
всех земледельцев.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не тот
еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто
все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем; с ним было
еще два есаула, писарь и другие полковые чины;
всех козаков набралось больше четырех тысяч.
— Два года назад… в Киеве… — повторил Андрий, стараясь перебрать
все, что уцелело в его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел
еще раз на нее пристально и вдруг вскрикнул во
весь голос...
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы с видными в стенах деревянными сваями и столбами во
всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашние обыватели, что можно видеть и поныне
еще в некоторых местах Литвы и Польши.
Народ в городе голодный; стало быть,
все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой… только про это
еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Только, верно, всякий
еще вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались
все так, что дивлюсь, как ночью никто не лопнул.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал
еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я
все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
Испуганный жид припустился тут же во
все лопатки, как только могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго
еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по
всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Все засмеялись козаки. И долго многие из них
еще покачивали головою, говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну…» Да уж и не сказали козаки, что такое «ну».
Еще солнце не дошло до половины неба, как
все запорожцы собрались в круги.
Долго
еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и
все задумались против воли, утупивши в землю гульливые свои головы.
И
все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за славу и
всех христиан, какие ни есть на свете. И долго
еще повторялось по
всем рядам промеж
всеми куренями...
Тарас видел
еще издали, что беда будет
всему Незамайковскому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырех только не мог выбить: отогнали его назад ляхи.
Все бежали ляхи к знаменам; но не успели они
еще выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко ударил вновь с своими незамайковцами в середину и напал прямо на толстопузого полковника.
— Что, паны? — перекликнулся атаман Тарас, проехавши впереди
всех. — Есть ли
еще порох в пороховницах? Крепка ли
еще козацкая сила? Не гнутся ли
еще козаки?
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый
весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и,
еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Но не выехали они
еще из лесу, а уж неприятельская сила окружила со
всех сторон лес, и меж деревьями везде показались всадники с саблями и копьями.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ. — Чего тебе
еще хочется знать? Разве ты не видишь, что
весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою скачем не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду.
И если бы десять лет
еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и
все воеводство.
Но прежде
еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но
все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку ко рту, как будто бы страдал простудою.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого
еще не делал ни один человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их
всех будут казнить.
И вслед за тем ударил он по коню, и потянулся за ним табор из ста телег, и с ними много было козацких конников и пехоты, и, оборотясь, грозил взором
всем остававшимся, и гневен был взор его. Никто не посмел остановить их. В виду
всего воинства уходил полк, и долго
еще оборачивался Тарас и
все грозил.
Неточные совпадения
Да объяви
всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете
еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого
еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и
все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так
все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись,
всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему
еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб
все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой,
еще письмо не готово.
А при
всем том страх хотелось бы с ним
еще раз сразиться.