Неточные совпадения
—
Не забудь, Андрей Петрович, —
сказала матушка, — поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он
не оставит Петрушу своими милостями.
Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж
не в Петербург? Я
не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня,
сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь, с тобою сделалось? —
сказал он жалким голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха
не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня».
Мне было стыдно. Я отвернулся и
сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю
не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то
не хочется. Человек пьющий ни на что
не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки.
Не прикажешь ли?»
Я подумал, что если в сию решительную минуту
не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и, взглянув на него гордо,
сказал: «Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую
не умничать и делать то, что тебе приказывают».
Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали
не играть, окроме как в орехи…» — «Полно врать, — прервал я строго, — подавай сюда деньги или я тебя взашеи прогоню».
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и
сказал: «Барин,
не прикажешь ли воротиться?»
«А бог знает, барин, —
сказал он, садясь на свое место, — воз
не воз, дерево
не дерево, а кажется, что шевелится.
—
Скажи,
не знаешь ли, где дорога?»
«Хорошо, —
сказал я хладнокровно, — если
не хочешь дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья.
— Это, старинушка, уж
не твоя печаль, —
сказал мой бродяга, — пропью ли я, или нет. Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская воля, а твое холопье дело
не спорить и слушаться.
— Прошу
не умничать, —
сказал я своему дядьке, — сейчас неси сюда тулуп.
Ну, батюшка, —
сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт, — все будет сделано: ты будешь офицером переведен в *** полк, и чтоб тебе времени
не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты будешь в команде капитана Миронова, доброго и честного человека.
«Полно врать пустяки, —
сказала ему капитанша, — ты видишь, молодой человек с дороги устал; ему
не до тебя… (держи-ка руки прямее…).
—
Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «Врешь, Максимыч, —
сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники.
«
Скажи барину: гости-де ждут, щи простынут; слава богу, ученье
не уйдет; успеет накричаться».
А теперь так привыкла, что и с места
не тронусь, как придут нам
сказать, что злодеи около крепости рыщут».
— Да, слышь ты, —
сказал Иван Кузмич, — баба-то
не робкого десятка.
Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я
не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и
сказал, что уж отроду
не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, —
сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж
не Марья ль Ивановна?»
Швабрин переменился в лице. «Это тебе так
не пройдет, —
сказал он, стиснув мне руку. — Вы мне дадите сатисфакцию».
Рассуждения благоразумного поручика
не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, —
сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак
не мог меня понять. «Воля ваша, —
сказал он. — Коли уж мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу:
не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…»
— Что, что, Иван Игнатьич? —
сказала комендантша, которая в углу гадала в карты, — я
не вслушалась.
«При всем моем уважении к вам, —
сказал он ей хладнокровно, —
не могу
не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду.
«Как вам
не стыдно было, —
сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как дали мне слово того
не делать!» — «Как бог свят, я Ивану Кузмичу того
не говорил, — ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от меня.
«Наше дело этим кончиться
не может», —
сказал я ему.
«Зачем откладывать? —
сказал мне Швабрин, — за нами
не смотрят.
— Это вы, Марья Ивановна?
скажите мне…» — я
не в силах был продолжать и замолчал.
«
Не говори с ним много, Савельич, —
сказала она.
Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и
сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе
не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить».
«Помилуй, сударь, —
сказал он чуть
не зарыдав, — что это изволишь говорить?
Прочитав, она возвратила мне письмо дрожащею рукою и
сказала дрожащим голосом: «Видно, мне
не судьба…
Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем,
не мог он
сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, —
сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.]
не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, —
сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, —
не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
— Постой, Иван Кузьмич, —
сказала комендантша, вставая с места. — Дай уведу Машу куда-нибудь из дому; а то услышит крик, перепугается. Да и я, правду
сказать,
не охотница до розыска. Счастливо оставаться.
Все были поражены. «Ну, —
сказал комендант, — видно, нам от него толку
не добиться. Юлай, отведи башкирца в анбар. А мы, господа, кой о чем еще потолкуем».
— Послушайте, Иван Кузмич! —
сказал я коменданту. — Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте их в Оренбург, если дорога еще свободна, или в отдаленную, более надежную крепость, куда злодеи
не успели бы достигнуть.
Иван Кузмич оборотился к жене и
сказал ей: «А слышь ты, матушка, и в самом деле,
не отправить ли вас подале, пока
не управимся мы с бунтовщиками?»
— И, пустое! —
сказала комендантша. — Где такая крепость, куда бы пули
не залетали? Чем Белогорская ненадежна? Слава богу, двадцать второй год в ней проживаем. Видали и башкирцев и киргизцев: авось и от Пугачева отсидимся!
— Добро, —
сказала комендантша, — так и быть, отправим Машу. А меня и во сне
не проси:
не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
Уж рассветало. Я летел по улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? —
сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич на валу и послал меня за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я с сердечным трепетом. «
Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
Пугачев грозно взглянул на старика и
сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне
не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
«Присягай, —
сказал ему Пугачев, — государю Петру Федоровичу!» — «Ты нам
не государь, — отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана.
«Вешать его!» —
сказал Пугачев,
не взглянув уже на меня.
Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка!
не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие;
не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведьму!» —
сказал Пугачев.
А как
сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако
не выдал, спасибо ему и за то.
— Ступайте себе домой, Петр Андреич, —
сказала она, — теперь
не до вас; у злодеев попойка идет.
— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин
не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего
сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел величиною с пятак, а на другой персона его.
Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты
не веришь, —
сказал он, — чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев
не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня
не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?».
Пугачев задумался. «А коли отпущу, —
сказал он, — так обещаешься ли по крайней мере против меня
не служить?»