Павел сел. Владимир Андреич внимательным взором осмотрел гостя с головы до ног. Бешметеву
начало становиться неловко. Он чувствовал, что ему надобно было что-нибудь заговорить, но ни одна приличная фраза не приходила ему в голову.
Неточные совпадения
Павел хотел было отказаться, но ему жаль
стало сестры, и он снова сел на прежнее место. Через несколько минут в комнату вошел с нянькой старший сын Лизаветы Васильевны. Он, ни слова не говоря и только поглядывая искоса на незнакомое ему лицо Павла, подошел к матери и положил к ней головку на колени. Лизавета Васильевна взяла его к себе на руки и
начала целовать. Павел любовался племянником и, кажется, забыл неприятное впечатление, произведенное на него зятем: ребенок был действительно хорош собою.
В конце первой недели великого поста соседний дом запустел; ни девушки, ни дамы, ни господина в бекешке не
стало видно: они уехали. Трудно описать, как Павлу сделалось скучно и грустно; он даже потихоньку плакал, а потом неимоверно
начал заниматься и кончил вторым кандидатом. Профессор, по предмету которого написал он кандидатское рассуждение, убеждал его держать экзамен на магистра. Все это очень польстило честолюбию моего героя: он решился тотчас же готовиться; но бог судил иначе.
Страшно и отрадно
становилось ему, когда он
начинал думать, что эта девушка, столь прекрасная и которая теперь так далека от него, не только полюбит его, но и отдастся ему в полное обладание, будет принадлежать ему телом и душой, а главное, душой…
Первое ее опасение было напрасно: Кураевы только своей семьей сидели в угольной комнате; второе же, то есть в отношении Владимира Андреича, отчасти оправдалось: он был, видно, чем-то очень серьезным расстроен, а вследствие того и вся семья была не в духе; но Феоктиста Саввишна не оробела перед этим не совсем благоприятным для нее обстоятельством и решилась во что бы то ни
стало начать свое дело.
Она приехала к нему и, намылив, как водится, ему голову за то, что он
начинал хорошее дело тайком,
стала хлопотать и даже снова помирилась с Феоктистой Саввишной.
Она рассказала брату, как губернский лев с первого ее появления в обществе
начал за ней ухаживать, как она сначала привыкла его видеть, потом
стала находить удовольствие его слушать и потом
начала о нем беспрестанно думать: одним словом, влюбилась, и влюбилась до такой степени, что в обществе и дома
начала замечать только его одного; все другие мужчины казались ей совершенно ничтожными, тогда как он владел всеми достоинствами: и умом, и красотою, и образованием, а главное, он был очень несчастлив; он очень много страдал прежде, а теперь живет на свете с растерзанным сердцем, не зная, для кого и для чего.
Ребенок утешился и,
став к матери на колени,
начал с нею играть, заливался громким смехом и притопывал ножонками.
Слух о неимоверных издержках его достиг до будуаров, его
стали замечать, остроумие его
начало смешить; и таким образом прошло три года.
Или, напротив, он с самого
начала стал, как уверяла критика «Москвитянина», на ту высоту, которая превосходит степень понимания современной критики?
Оговорившись, наконец, в том, для полноты истины, что и весь Жорж Данден целиком, как его создал Мольер, тоже может встретиться в действительности, хотя и редко, мы тем закончим наше рассуждение, которое
начинает становиться похожим на журнальную критику.
Не успел я опомниться, как уже
начало становиться темно, и сумерки, как мне казалось, гораздо ранее обыкновенного, обхватили нашу карету.
Неточные совпадения
— // Не
стал и разговаривать: // «Эй, перемена первая!» — // И
начал нас пороть.
6-го числа утром вышел на площадь юродивый Архипушко,
стал середь торга и
начал раздувать по ветру своей пестрядинной рубашкой.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики
начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг
стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и
начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и
начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете и
начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу, и чем дальше макал, тем больше
становилось оно ядовитым.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника
стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем
начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.