Неточные совпадения
— Что ж такое гипохондрия! Ничего! — возразила Феоктиста Саввишна. — Да вот недалеко пример — Басунов, Саши, племянницы моей, муж, целый год
был в гипохондрии, однако прошла; теперь здоров совершенно. Что же после открылось? Его беспокоило, что имение
было в залоге;
жена глядела, глядела, видит, делать нечего, заложила свою деревню, а его-то выкупила, и прошло.
Говорили в городе, что будто бы он
был немного деспот в своем семействе, что у него все домашние плясали по его дудке и что его властолюбие прорывалось даже иногда при посторонних, несмотря на то, что он, видимо, стараясь дать
жене вес в обществе, называл ее всегда по имени и отчеству, то
есть Марьей Ивановной, относился часто к ней за советами и спрашивал ее мнения, говоря таким образом: «Как вы думаете, Марья Ивановна?
Этот энергический припадок, кажется,
был не в духе Павла: он, видно, не
был похож на тех горячих людей, которые, рассердившись, кричат, колотят стекла, часто бьют своих лакеев и даже
жен, если таковые имеются, а потом, через четверть часа, преспокойно курят трубку.
— Ну, душка, — говорил, унявшись, Масуров и обращаясь к
жене, — вели-ка нам подать закусить, знаешь, этого швейцарского сырку да хереску. Вы, братец, извините меня, что я ушел; страстишка! Нельзя: старый, знаете, коннозаводчик. Да, черт возьми! Славный
был у меня завод! Как вам покажется, Павел Васильич? После батюшки мне досталось одних маток две тысячи.
— Ну, душка, извини, — говорил Масуров, подходя к
жене, — счастие сначала ужас как везло, а под конец как будто бы какой черт ему нашептывал: каждую карту брал, седая крыса. Ты не поверишь: в четверть часа очистил всего, как липку; предлагал
было на вексель: «Я вижу, говорит, вы человек благородный».
— Да, черт возьми, кабы не
была жена, даже приволокнулся бы за нею.
На другой же почти день
было решено, что гордец Бахтиаров заискивает в Масурове и подделывается под его дурной тон, потому что интригует с его
женой.
Михайло Николаич просил
было жену выйти к его новому знакомому, который, по его словам,
был старинный его приятель, видел ее в собрании и теперь очень желает покороче с ней познакомиться.
Павел говорил очень неохотно, так что Лизавета Васильевна несколько раз принуждена
была отвечать за него. Часу в восьмом приехал Масуров с клубного обеда и
был немного пьян. Он тотчас же бросился обнимать
жену и начал рассказывать, как он славно кутнул с Бахтиаровым. Павел взялся за шляпу и, несмотря на просьбу сестры, ушел. Феоктиста Саввишна тоже вскоре отправилась и, еще раз переспросив о состоянии, чине и летах Павла, обещалась уведомить Лизавету Васильевну очень скоро.
— То
есть в каком же отношении насчет? — сказал Владимир Андреич, переглянувшись с
женою.
— Поцелуй меня, душа моя… нет, поцелуй три раза… в этих торжественных случаях целуются по три раза. Ты теперешним своим поступком очень хорошо зарекомендовала себя: во-первых, ты показала, что ты девушка умная, потому что понимаешь, что тебе говорят, а во-вторых, своим повиновением обнаружила доброе и родителям покорное сердце; а из этих данных наперед можно пророчить, что из тебя выйдет хорошая
жена и что ты
будешь счастлива в своей семейной жизни.
Различные мысли без всякого порядка приходили ему в голову в продолжение целой ночи; то представлялся ему добрый Владимир Андреич, так обласкавший его (Владимир Андреич показался Павлу очень добрым), то невеста — девушка, от которой он еще поутру
был так далек, которой почти не надеялся никогда видеть, но вдруг не только видел ее, но сидел с нею, говорил: она невеста его, она, говорят, влюблена в него, и недели через две, как объявил уже Владимир Андреич, она сделается его
женою.
По его словам, у всякого порядочного человека должно
быть не более трех экипажей, но только чтоб они
были в своем виде, а именно, нужно всего только: парную карету для выезда
жены по парадным визитам и на балы, пролетки собственно для себя и хорошенькие городские парные сани, да три лошади: две чтобы
были съезжены парою у дышла, а одна ходила в одиночке.
«Прости меня, Поль, — писала она, — что я уехала, не сказав тебе, оставила тебя в такое время. Я не могла поступить иначе: этого требуют от меня мой долг и мои бедные дети. О самой себе я расскажу тебе после, когда
буду сама в состоянии говорить об этом, а теперь женись без меня; молись, чтобы тебе бог дал счастия, о чем молюсь и я; но ты, ты должен
быть счастлив с своею
женою. Прощай».
Сам Кураев
был решительно в это время полководец: он ездил сам, посылал Павла, посылал
жену, Наденьку в людей — и все это делал, впрочем, для Павла, то
есть на его деньги.
Чтобы избавиться от предстоящего брака, несколько несбыточных планов составлялось в голове ее; так, например, броситься перед отцом на колени и просить его не губить ее; объясниться с самим Павлом: сказать ему, что она не может
быть его
женою, потому что любит другого, и просить его как благородного человека не принуждать ее делать жертву, которая, может
быть, сведет ее во гроб.
Проговоря это, Юлия вышла в угольную и, надувши губы, села на диван. Спустя несколько минут она начала потихоньку плакать, а потом довольно громко всхлипывать. Павел прислушался и тотчас догадался, что
жена плачет. Он тотчас
было встал, чтоб идти к ней, но раздумал и опять сел. Всхлипывания продолжались. Герой мой не в состоянии
был долее выдержать свой характер: он вышел в угольную и несколько минут смотрел на
жену. Юлия при его приходе еще громче начала рыдать.
Павлу жаль
было жены: он заметно начал сдаваться.
Муж и
жена начали одеваться. Павел уже готов
был чрез четверть часа и, в ожидании одевавшейся еще Юлии, пришел в комнату матери и сел, задумавшись, около ее кровати. Послышались шаги и голос Перепетуи Петровны. Павел обмер: он предчувствовал, что без сцены не обойдется и что тетка непременно
будет протестовать против их поездки.
Юлия сначала с презрением улыбалась; потом в лице ее появились какие-то кислые гримасы, и при последних словах Перепетуи Петровны она решительно не в состоянии
была себя выдержать и, проговоря: «Сама дура!», — вышла в угольную, упала на кресла и принялась рыдать, выгибаясь всем телом. Павел бросился к
жене и стал даже перед нею на колени, но она толкнула его так сильно, что он едва устоял на месте. Перепетуя Петровна, стоя в дверях, продолжала кричать...
Павел, подглядывавший потихоньку всю эту сцену, хотел
было, при начале лечения Масурова, выйти и остановить его; но увидя, что
жена пришла в чувство, он только перекрестился, но войти не решился и снова сел на прежнее место.
Несмотря на свою неопытность, он скоро, и очень скоро, догадался, что
жена не любит его, что вышла за него замуж так, может
быть для того только, чтоб сделаться дамой, может
быть даже, ее принудили к тому.
— Право, ей-богу, — продолжал Масуров, — я очень склонен к дружбе.
Будь я подлец, если не готов вот так, как теперь мы сидим, прожить десять лет в деревне.
Жена… приятель, — черт возьми! Чего же больше?
Болезнь ее
была, видно, слишком серьезна, потому что даже сам Михайло Николаич, который никогда почти не замечал того, что делается с
женою, на этот раз заметил и, совершенно растерявшись, как полоумный, побежал бегом к лекарю, вытащил того из ванны и, едва дав ему одеться, привез к больной.
Масуров всю ночь не спал, а поутру послал сказать Павлу, который тотчас же пришел к сестре. Михайло Николаич дня три сидел дома, хоть и видно
было, что ему очень становилось скучно: он беспрестанно подходил к
жене.
О поступке губернского льва с Юлией Павел
был уведомлен от людей, с которыми он уже не стыдился говорить о
жене.
В обыкновенном состоянии он страдал и тосковал, а
выпив, начинал проклинать себя, людей,
жену и даже Лизавету Васильевну, с которою совершенно перестал переписываться и не отвечал ни слова на ее письма.
Приехав домой, впрочем, она не видала Павла и встретилась с ним уже на другой день за обедом. Бешметев даже не спросил
жены, где она
была целый день.
Поэтому она ничего и не говорила Павлу, который, приехав из города, вел себя по-прежнему, то
есть целые дни не видался с
женою, а за обедом говорил ей колкости.
Несколько минут Павел сидел в каком-то ожесточенном состоянии и потом, видно,
будучи не в состоянии слышать стоны
жены, выбежал из дома и почти бегом пошел в поле, в луг, в лес, сам не зная куда и с какою целью.
Суди меня бог и люди, я с ней не
буду более жить!» Решившись на это, Бешметев призвал Марфу и Константина и строго приказал им не пускать решительно
жену, ни ее посланных в дом и не принимать никаких писем.
— Все
жене отдал, еще при жизни сделал ей купчую. Владимир Андреич приезжает ко мне благодарить, а я, признаться сказать, прямо выпечатала ему: как бы, говорю, там ни понимали покойника, а он
был добрый человек, дай бог Юлии Владимировне нажить мужа лучше его, пусть теперь за Бахтиарова пойдет, да и посмотрит.