Неточные совпадения
— Поклянись
мне, Жак, — начала она, глотая слезы, — поклянись над гробом матушки, что
ты будешь
любить меня вечно, что
я буду твоей женой, другом. Иначе мать
меня не простит…
Я третью ночь вижу ее во сне: она мучится за
меня!
— Да, да, конечно, — пробормотал старик и зарыдал. — Милый
ты мой, Яков Васильич! Неужели
я этого не замечал?.. Благослови вас бог: Настенька
тебя любит;
ты ее
любишь — благослови вас бог!.. — воскликнул он, простирая к Калиновичу руки.
— Что ж,
ты меня укоряешь только за среду, которую
я выбрал и которую
ты почему-то не
любишь, — за это только?
Под ее влиянием
я покинул
тебя, мое единственное сокровище, хоть, видит бог, что сотни людей, из которых
ты могла бы найти доброго и нежного мужа, — сотни их не в состоянии
тебя любить так, как
я люблю; но, обрекая себя на этот подвиг,
я не вынес его: разбитый теперь в Петербурге во всех моих надеждах, полуумирающий от болезни, в нравственном состоянии, близком к отчаянию, и, наконец, без денег,
я пишу к
тебе эти строчки, чтоб
ты подарила и возвратила
мне снова любовь твою.
— А то сказал, что «привязанности, говорит, земные у
тебя сильны, а
любила ли
ты когда-нибудь бога, размышляла ли о нем, безумная?»
Я стою, как осужденная, и, конечно, в этакую ужасную минуту, как вообразила, припомнила всю свою жизнь, так
мне сделалось страшно за себя…
Против отца теперь… как хочешь, — продолжала она, больше и больше одушевляясь, —
я ужасно его
люблю; но когда что коснется
тебя —
я жалости к нему не чувствую.
— Что моему бедному сердцу сказать? — начала она, закрыв глаза рукой. —
Ты очень хорошо знаешь, что
я любила одного только в мире человека — это
тебя! И за кого бы
я, конечно, ни вышла,
я только посмеюсь над браком.
Он очень хорошо понимает, что во
мне может снова явиться любовь к
тебе, потому что
ты единственный человек, который
меня истинно
любил и которого бы
я должна была
любить всю жизнь — он это видит и, чтоб ударить
меня в последнее больное место моего сердца, изобрел это проклятое дело, от которого, если бог спасет
тебя, — продолжала Полина с большим одушевлением, — то
я разойдусь с ним и буду жить около
тебя, что бы в свете ни говорили…
—
Ты любишь еще
меня, друг мой? — произнес он вкрадчивым голосом и, пересев рядом с ней на кровать, взял ее за руку.
— Послушай, — начала она, — если когда-нибудь
тебя женщина уверяла или станет уверять, что вот она
любила там мужа или любовника, что ли… он потом умер или изменил ей, а она все-таки продолжала
любить его до гроба, поверь
ты мне, что она или ничего еще в жизни не испытала, или лжет.
— Она умерла, друг мой; году после отца не жила. Вот
любила так
любила, не по-нашему с
тобой, а потому именно, что была очень простая и непосредственная натура… Вина тоже, дядя, дайте нам:
я хочу, чтоб Жак у
меня сегодня пил… Помнишь, как пили мы с
тобой, когда
ты сделался литератором? Какие были счастливые минуты!.. Впрочем, зачем
я это говорю? И теперь хорошо! Ступайте, дядя.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать?
Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень
люблю палевое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у
меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Я не
люблю церемонии. Напротив,
я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз
меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который
мне очень знаком, говорит
мне: «Ну, братец, мы
тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Так как
я знаю, что за
тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что
ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли,
ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу не хвастая, //
Любил меня мужик!