— А любовь, — отвечала Настенька, — которая, вы сами говорите, дороже для вас всего на свете. Неужели она не может вас
сделать счастливым без всего… одна… сама собою?
«Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы
сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».
— Катя, мне кажется, может его
сделать счастливым, — продолжала она. — Она с характером и говорит, как будто такая убежденная, и с ним она такая серьезная, важная, — все об умных вещах говорит, точно большая. А сама-то, сама-то — настоящий ребенок! Милочка, милочка! О! пусть они будут счастливы! Пусть, пусть, пусть!..
— Говорить перед вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает чего ни дал, чтобы воскресить ее и
сделать счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и разума; а потом мне закралась в душу мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
Она ждет аристократа, а она не думает, что аристократы тоже всякие бывают, — с иным наплачется, а простой хороший человек ее бы мог
сделать счастливою.
Признаться сказать, я совершенно безучастно отнесся к трагическому положению приятеля и мысленно соображал, хватит ли моих крейцеров, в случае, если Александра Васильевна захочет поужинать. Никогда еще я так не презирал свою бедность… Каких-нибудь десять рублей могли меня
сделать счастливым, потому что нельзя же было угощать богиню пивом и бутербродами.
Неточные совпадения
Софья. Конечно, дядюшка! И такой знатный никого
счастливым не
сделает, кроме себя одного.
Ему казалось, что он понимает то, чего она никак не понимала: именно того, как она могла,
сделав несчастие мужа, бросив его и сына и потеряв добрую славу, чувствовать себя энергически-веселою и
счастливою.
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом,
сделало во мне
счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она
сделает меня
счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Скажи теперь при всех лишь нам, // Чему учён ты, что ты знаешь // И как ты свой народ
счастливым сделать чаешь?» — // «Папа́», ответствовал сынок: «я знаю то, // Чего не знает здесь никто: