— Нет-с, благодарю; я не пью пуншу, — отвечал Ферапонт Григорьич. — «Нет, брат, не надуешь, — думал он сам про себя, — ты, пожалуй, напоишь, да и обделаешь. Этакий здесь народец, — продолжал рассуждать сам с собою помещик, осматривая гостей, — какие у всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине! Хозяин лучше всех с лица: хват малый; только, должно быть, страшная плутина!» Другие гости не отказались, подобно Ферапонту Григорьичу; они все
сделали себе по пуншу и принялись пить.
Неточные совпадения
— Вы
себя обсчитываете, почтеннейшая, с процентами больше, чем за три; что
делать! Я бы вам сейчас отдал за четыре, но нема пенензы!
— Скажите на милость: он здесь — в зале расположится; одна чистая комната, он и в той дортуар
себе хочет
сделать. Вы о семействе никогда не думали и не думаете, а только о
себе; только бы удовлетворять своим глупым наклонностям: наесться, выспаться, накурить полную комнату табаком и больше ничего; ехать бы потом в гости, налгать бы там что-нибудь — вот в Москву, например, съездить.
Сделали ли вы хоть какую-нибудь пользу для детей, выхлопотали, приобрели ли что-нибудь?
— Бесподобный. Он у нас теперь в деревне; так вот беда: захочешь иногда этакий для знакомых
сделать обедец, закажешь ему, придет: «Вся ваша воля, говорит, я не могу: запасов нет». Мы думаем его сюда привезти. Вот здесь он покажет
себя; милости прошу тогда к нам отобедать.
Антон Федотыч, вымытый, выбритый, напомаженный и весь, так сказать, по воле супруги, обновленный, то есть в новой фрачной паре, в жилете с иголочки и даже в новых сапогах, не замедлил показать
себя новой знакомой, и на особый вопрос, который Варвара Александровна
сделала ему о Мари, потому что та нравилась ей более из всего семейства, он не преминул пояснить, что воспитание Мари стоило им десять тысяч.
—
Сделайте милость, не беспокойтесь, — возразил гость, — иначе я лишу
себя приятного удовольствия побеседовать с вами и уйду.
— Ах,
сделайте милость! — вскрикнул хозяин и сам было бросился набивать гостю трубку; но тот, конечно, не допустил его и сам
себе выбрал самую огромную трубку, старательно продул ее, наложил, закурил и сел, с целью вполне насладиться любимым, но не всегда доступным ему удовольствием.
— Что мне
делать, как мне быть? — рассуждал он как бы сам с
собою. — К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь — все больно. Жаль мне Пашет и Анет, — а они предобрые, да что
делать — родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.
— Да-с, я вам окажу, что для этой женщины нет слов на языке, чтобы выразить все ее добродетели: мало того, что отсчитала чистыми деньгами тысячу рублей; я бы, без сомнения, и этим удовлетворился, и это было бы для меня величайшее одолжение, так нет, этого мало: принесла еще вещи, говорит: «Возьмите и достаньте
себе денег под них; это, я полагаю, говорит, самое лучшее употребление, какое только может женщина
сделать из своего украшения».
— Лев Павлович?.. Лев Павлович, как и все мужчины: он с самых первых пор или скучал, или даже смеялся над моими стремлениями. Он окружал меня богатством, удовлетворял мои прихоти, впрочем, всегда с оговорками, и потому полагал, что уже все
сделал, что я даже не должна сметь ничего желать более. Но, бога ради, не спрашивайте меня: видьте во мне вашего друга… старуху, которая вам желает счастья… и больше ничего! Расскажите мне лучше что-нибудь про
себя: когда вы думаете назначить свадьбу?
— Все-таки, Мари, мне ужасно нужны деньги.
Сделай милость, поди и попроси для
себя у Катерины Архиповны хоть рублей семьсот, — проговорил Хозаров.
— Первое мое слово будет просить у вас извинение, что я приехал не в урочный час. Что ж мне
делать? Я не могу уже более владеть
собою.
Пириневский и Мари, при появлении постороннего лица, отскочили один от другого. Варвара Александровна едва имела силы совладать с
собою. Сконфузившись, растерявшись и не зная, что начать
делать и говорить, спросила она тоже совершенно потерявшуюся Мари о матери, потом села, а затем, услышав, что Катерина Архиповна больна и теперь заснула, гостья встала и, почти не простившись, отправилась домой.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще
сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Про Захара и говорить нечего: этот из серого фрака
сделал себе куртку, и нельзя решить, какого цвета у него панталоны, из чего сделан его галстук. Он чистит сапоги, потом спит, сидит у ворот, тупо глядя на редких прохожих, или, наконец, сидит в ближней мелочной лавочке и делает все то же и так же, что делал прежде, сначала в Обломовке, потом в Гороховой.
— Зачем я не раньше почувствовала… ужас своего положения — хотите вы спросить? Да, этот вопрос и упрек давно мы должны бы были
сделать себе оба и тогда, ответив на него искренно друг другу и самим себе, не ходили бы больше! Поздно!.. — шептала она задумчиво, — впрочем, лучше поздно, чем никогда! Мы сегодня должны один другому ответить на вопрос: чего мы хотели и ждали друг от друга!..
Неточные совпадения
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в
себе довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не
делать того, за что б совесть угрызала.
Стародум(видя в тоске г-жу Простакову). Сударыня! Ты сама
себя почувствуешь лучше, потеряв силу
делать другим дурно.
Степени знатности рассчитаю я по числу дел, которые большой господин
сделал для отечества, а не по числу дел, которые нахватал на
себя из высокомерия; не по числу людей, которые шатаются в его передней, а по числу людей, довольных его поведением и делами.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о
себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом
делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Вот в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все
делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на
себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?