Неточные совпадения
В соседнем нумере проживал третий ее милашка. Мало этого: он был, как
сама она рассказывала, ее друг и поверял ей
все свои секреты. Занимаемый им нумер был
самый чистый, хотя и не совсем теплый. В
самом теплом нумере проживал скрытный ее милашка — музыкант. В то время, как Татьяна Ивановна вошла к другу, он сидел и завивался. Марфутка, толстая и довольно неопрятная девка, исправлявшая, по распоряжению хозяйки, обязанность камердинера милашки, держала перед ним накаленные компасы.
— Не говорите вы мне, бога ради, про генерала и не заикайтесь про него, не сердите хоть по крайней мере этим. Вы
все налгали, совершенно-таки
все налгали. Я
сама его, милостивый государь, просила; он мне прямо сказал, что невозможно, потому что места у них дают тем, кто был по крайней мере год на испытании. Рассудили ли вы, ехав сюда, что вы делаете? Деревню оставили без всякого присмотра, а здесь — где мы вас поместим?
Всего четыре комнаты: здесь я, а наверху дети.
Здесь я должен заметить, что
всю предыдущую сцену между папенькой и маменькой две старшие дочери, Пашет и Анет, выслушивали весьма хладнокровно, как бы
самый обыкновенный семейный разговор, и не принимали в нем никакого участия; они сидели, поджав руки: Анет поводила из стороны в сторону свои большие серые глаза, взглядывая по временам то на потолок, то на сложенные свои руки...
Все, что ни говорила Катерина Архиповна своему супругу,
все была
самая горькая истина: он ничего не сделал и не приобрел для своего семейства, дурно присматривал за рабочими, потому что, вместо того чтобы заставлять их работать, он начинал им обыкновенно рассказывать, как он служил в полку, какие у него были тогда славные лошади и тому подобное.
Все такого рода мечтания так укоренялись в голове Ступицына, что он
сам начинал в них верить, как в действительность, и очень любил их высказывать себе подобным; но, увы!
Катерина Архиповна была прекрасная семьянинка, потому что, несмотря на
все неуважение к мужу, которого она считала
самым пустым и несносным человеком в мире, сохранила свою репутацию в обществе и, по возможности, старалась скрыть между посторонними людьми недостатки супруга; но когда он бывал болен, то даже
сама неусыпно ухаживала за ним.
Двух старших она любила так себе, посредственно, но младшая была ее идол; для нее она готова была принести в жертву двух старших дочерей, мужа,
все свое состояние и
самое себя.
«Какая миленькая и умненькая девушка», — проговорила
сама с собою Татьяна Ивановна и совершенно осталась довольна своим успехом: она
все видела и
все очень хорошо поняла.
Сначала он отошел к дверям и начал от них подходить к дивану, прижав обеими руками шляпу к груди и немного и постепенно наклоняя голову; потом сел на ближайший стул, и сел не то чтобы развалясь, и не в струнку, а свободно и прилично, как садятся порядочные люди, и начал затем мимический разговор с кем-то сидящим на диване: кинул несколько слов к боковому соседу, заговорил опять с сидящим на диване, сохраняя в продолжение
всего этого времени
самую приятную улыбку.
Во-первых, заискивали во мне вы, а не я в вас; во-вторых, в
самый день сватовства я объяснил, что желаю видеть в жене только семьянинку, и вы поклялись быть такой; я, сорокапятилетний простак, поверил, потому что и вам уже было за двадцать пять; в женихах вы не зарылись; кроме того, я знал, что вы не должны быть избалованы, так как жили у вашего отца в положении какой-то гувернантки за его боковыми детьми, а сверх того вы и
сами вначале показывали ко мне большую привязанность; но какие же теперь
всего этого последствия?
— Даже уверена, потому что, когда женщина любит, она
вся — откровенность; не чувствуя
сама, она выскажется во
всем: во взгляде, во
всех своих поступках, даже в словах!
Старуха, одев своего идола, снарядилась
сама очень скоро, и к девяти часам
все были готовы.
Рожнов предложил
всему семейству ехать в его возке, а
сам с Антоном Федотычем отправился на извозчике.
— Я
все видела, — сказала она, — вас любят, вы напрасно сомневаетесь, и любят вас так, как только умеет любить молоденькая девушка; но знаете, что мне тут отрадно: вы
сами любите, вы
сами еще не утратили прекрасной способности любить. Поздравляю и радуюсь за вас.
— Ровнехонько тридцать. Но ведь мне горько: я отец… Я равнодушно видеть старших не могу, хуже, чем сироты. Ну, хоть бы с воспитания взять: обеих их в деревне
сама учила, ну что она знает? А за эту платила в пансион по тысяче рублей… Ну и это еще не
все…
Но у меня небольшое состояние:
всего сто душ; я
сам еще люблю пожить, — ну вот, например, в карты играю, и играю по большой; до лошадей охотник и знакомых тоже имею; а она из своих ста душ ни синя пороха не дает старшим, а
все на своего идола.
— Что мне делать, как мне быть? — рассуждал он как бы
сам с собою. — К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко
всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь —
все больно. Жаль мне Пашет и Анет, — а они предобрые, да что делать — родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.
— Все-таки я вам расскажу, что она влюблена. Но, впрочем, что же я вас предостерегаю? Может быть, вам
самим нравится эта наклонность?
Татьяне Ивановне, как видит и
сам читатель, не было уже никакой возможности идти к Ступицыным; но она так ненавидела Катерину Архиповну, так была оскорблена на ее крыльце, что, назло ей, готова была решиться на
все и взялась доставить письмо.
Герой мой не нашел, что отвечать на этот вопрос. Говоря о препятствии, он имел в виду весьма существенное препятствие, а именно: решительное отсутствие в кармане презренного металла, столь необходимого для
всех романических предприятий; но, не желая покуда открыть этого Варваре Александровне, свернул на какое-то раскаяние, которого, как и
сам он был убежден, не могла бы чувствовать ни одна в мире женщина, удостоившаяся счастья сделаться его женою.
Все это Антон Федотыч переносил первоначально со свойственным ему терпением и даже, стараясь принять участие в семейных хлопотах,
сам бегал по нескольку раз в день в аптеку; но, наконец, не выдержал и, махнув рукой, куда-то отправился на целый день.
— Да-с, я вам окажу, что для этой женщины нет слов на языке, чтобы выразить
все ее добродетели: мало того, что отсчитала чистыми деньгами тысячу рублей; я бы, без сомнения, и этим удовлетворился, и это было бы для меня величайшее одолжение, так нет, этого мало: принесла еще вещи, говорит: «Возьмите и достаньте себе денег под них; это, я полагаю, говорит,
самое лучшее употребление, какое только может женщина сделать из своего украшения».
— Ну, Сидоров так Сидоров. Прощайте, почтеннейшая, хлопочите и приготовляйте, — проговорил Хозаров и, соображаясь с составленным реестром, придя в свой нумер, начал писать пригласительные билеты, утвердившие заключение Татьяны Ивановны касательно знания светской жизни, знания, которым бесспорно владел мой герой. Во-первых, эти билеты, как повелевает приличие света, были
все одинакового содержания, а во-вторых, они были написаны
самым кратким, но правильным и удобопонятным языком, именно...
— Нет-с, благодарю; я не пью пуншу, — отвечал Ферапонт Григорьич. — «Нет, брат, не надуешь, — думал он
сам про себя, — ты, пожалуй, напоишь, да и обделаешь. Этакий здесь народец, — продолжал рассуждать
сам с собою помещик, осматривая гостей, — какие у
всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине! Хозяин лучше
всех с лица: хват малый; только, должно быть, страшная плутина!» Другие гости не отказались, подобно Ферапонту Григорьичу; они
все сделали себе по пуншу и принялись пить.
Но неусыпная девица Замшева видела и замечала
все: она
сама, в собственных руках, поднесла старому милашке стакан с крепчайшим пуншем, оделя таковым же и прочую компанию.
— Извините меня, — сказал Ступицын, — я имею к вам маленький секрет: я слышал — на днях вы делали честь моей младшей дочери, и жена моя ничего вам не сказала окончательного. Я, конечно, как только узнал, тотчас
все это решил. Теперь она
сама пишет к вам и просит вас завтрашний день пожаловать к нам… — С этими словами Ступицын подал Хозарову записку Катерины Архиповны, который, прочитав ее, бросился обнимать будущего тестя.
Антон Федотыч разговорился донельзя и, познакомившись на короткую ногу со
всеми и рассказав каждому что-нибудь интересное про себя, объявил, что у него на днях будет особенный случай и что он тогда поставит себе в непременную обязанность просить
всех господ пожаловать к нему откушать, надеясь угостить их удивительною белорыбицею, купленною чрез одного давнишнего его комиссионера в
самом устье Волги.
Антон Федотыч начал отпускать удивительные штуки; не ограничиваясь тем, что пил со
всеми очередную, он схватил целую бутылку шампанского и взялся ее выпить, не переводя духа, залпом — и действительно
всю почти вытянул мгновенно; но на
самом уже конце поперхнулся, фыркнул на
всю честную компанию, пошатнулся и почти без памяти упал на диван.
Все вообще были очень довольны: даже Ферапонт Григорьич ушел в
самом миротворном расположении духа и, при прощании, целовался со
всеми.
Катерина Архиповна была в сильном беспокойстве и страшном ожесточении против мужа, который, вместо того чтобы по ее приказанию отдать Хозарову письмо и разведать аккуратнее, как тот живет, есть ли у него состояние, какой у него чин, — не только ничего этого не сделал, но даже и
сам куда-то пропал. Ощущаемое ею беспокойство тем было сильнее, что и Мари, знавшая, куда и зачем послан папенька, ожидала его возвращения с большим нетерпением и даже
всю ночь, бедненькая, не спала и заснула только к утру.
— Не обманывайте меня, Сергей Петрович,
вся моя жизнь,
все мое счастье только в ней. Я не знаю, что со мною будет, если увижу, что я ошиблась; она еще молода, она
сама не понимает, какой делает теперь важный шаг, но я мать; я должна ее руководить.
— Лев Павлович?.. Лев Павлович, как и
все мужчины: он с
самых первых пор или скучал, или даже смеялся над моими стремлениями. Он окружал меня богатством, удовлетворял мои прихоти, впрочем, всегда с оговорками, и потому полагал, что уже
все сделал, что я даже не должна сметь ничего желать более. Но, бога ради, не спрашивайте меня: видьте во мне вашего друга… старуху, которая вам желает счастья… и больше ничего! Расскажите мне лучше что-нибудь про себя: когда вы думаете назначить свадьбу?
Брачные отношения были разобраны ими в
самых мельчайших подробностях: много, конечно, Варвара Александровна, обладающая таким умом, высказала глубоких и серьезных истин; много в герой мой, тоже обладавший даром слова, сделал прекрасных замечаний; но я не решаюсь передать во
всей подробности разговор их, потому что боюсь утомить читателя, и скажу только, что Хозаров отобедал у Мамиловой и уехал от нее часу в шестом.
— Вообразите, Мари, что значит симпатия! В этот же вечер решилась и моя участь: увидя вас, я как будто переродился; во мне вдруг явилось желание жениться, чего мне прежде и не снилось…
Вся моя прошлая жизнь показалась мне так пошла, так глупа, что я возненавидел
самого себя.
Пашет в
самом деле жестоко распорядилась с подарком Хозарова: наследуя от папеньки прекрасный аппетит ко
всему съедобному, она первоначально съела
все доставшиеся на ее долю конфеты, а потом принялась и за жениха; сначала откусила ему ноги, а потом, не утерпев, покончила и
всего, и последний остаток — женихову голову в шишаке, вероятно, с целью продлить наслаждение, очень долго сосала.
Анет не засунула своего жениха; она его, вместе со
всеми подаренными конфетами, прибрала далеко, в
самый потайной свой ящик, имея в виду со временем показать их какой-нибудь задушевной приятельнице и вместе с тем рассказать, что эти конфеты подарил ей один человек, который любил ее, но теперь уже не любит, потому что умер.
— Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему
самому нужны деньги: в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему денег: может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во
всем, еще хочет и твое состояние проматывать.
— Из
всего, что вы мне, Сергей Петрович, говорили, — начала Варвара Александровна, закурив другую папиросу, — я еще не могу вас оправдать; напротив, я вас обвиняю. Ваша Мари молода, неразвита, — это правда; но образуйте
сами ее,
сами разверните ее способности. Ах, Сергей Петрович! Женщин, которые бы мыслили и глубоко чувствовали, очень немного на свете, и они, я вам скажу,
самые несчастные существа, потому что мужья не понимают их, и потому
все, что вы ни говорили мне, одни только слова, слова, слова…
— Нет, позвольте, это еще не
все, — возразил Хозаров. — Теперь жена моя целые дни проводит у матери своей под тем предлогом, что та больна; но знаете ли, что она делает в эти ужасные для семейства минуты? Она целые дни любезничает с одним из этих трех господ офицеров, которые всегда к вам ездят неразлучно втроем, как три грации.
Сами согласитесь, что это глупо и неприлично.
— Послушайте, — сказала Варвара Александровна, — если вы в
самом деле так несчастливы, то я вас не оставлю: я буду помогать вам словом, делом, средствами моими; но только, бога ради, старайтесь
все это исправить, — и вот на первый раз вам мой совет: старайтесь, и старайтесь
всеми силами, доказать Мари, как много вы ее любите и как много в вас страсти. Поверьте, ничто так не заставит женщину любить, как
сама же любовь, потому что мы великодушны и признательны!
— Да
все о деньгах-то. Вы
сами говорили мне побывать семнадцатого числа.
— Нет… Довольно… Заклинаю вас, довольно!.. Я не в состоянии более слушать ваших ужасных слов, — сказала, тоже очень расстроившись, Варвара Александровна. — Нет, это выше моих сил, — сказала она, вставая, — я должна сорвать с него маску, я
сама отравлю его семейное счастье, которое устроила; я
все расскажу жене и предостерегу по крайней мере на будущее время несчастную жертву общей нашей ошибки.