Неточные совпадения
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько
еще времени, но
тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд
тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове мозгу, так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник начал перечислять по пальцам) —
еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за
то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ.
Второе: женился на чучеле, на уроде, потому только, что у
той было полторы тысячи душ, и, как рассказывают, когда они
еще были молодыми, с этакого вот тоже, положим, балу, он, возвратясь с женой домой, сейчас принялся ее бить.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует
еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать, сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между
тем эта мать или жена живет физическою жизнию, —
то есть этим Археем.
Я Вам говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это не воспрещается и
еще паче
того следует делать и в лета позднейшие, ибо о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас
та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на
то!..
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это с дамской ручки?.. Вы, должно быть, даму какую-нибудь с бала увезли!.. Я бы подумал, что Клавскую, да
ту сенатор
еще раньше вашего похитил.
Что слова Федора дура относились к Ченцову, он это понял хорошо, но не высказал
того и решился доехать дядю на другом, более
еще действительном для
того предмете.
Все эти слова племянника Егор Егорыч выслушал сначала молча: видимо, что в нем
еще боролось чувство досады на
того с чувством сожаления, и последнее, конечно, как всегда это случалось, восторжествовало.
Подписанное Егором Егорычем имя было его масонский псевдоним, который он
еще прежде открыл Людмиле. Положив свое послание вместе с белыми женскими перчатками в большой непроницаемый конверт, он кликнул своего камердинера.
Тот вошел.
«Если не он сам сознательно,
то душа его, верно, печалится обо мне», — подумал Марфин и ждал, не скажет ли ему
еще чего-нибудь Антип Ильич, и
тот действительно сказал...
Между
тем горничные — и все, надобно сказать, молоденькие и хорошенькие — беспрестанно перебегали из людской в дом и из дому в людскую, хихикая и перебраниваясь с чужими лакеями и форейторами, производившими
еще спозаранку набег к Рыжовым.
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив,
еще выдумывать их на себя, — и удивительное дело: он не только что не падал
тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках; он
то усаживался плотно на своем кресле,
то вскакивал и подбегал к окну, из которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно, что это прибыл Антип Ильич; но он
еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои намерзшие бакенбарды и сморкался. Егора Егорыча даже подергивало от нетерпения. Наконец камердинер предстал перед ним.
— Ваше высокопревосходительство! — начал Дрыгин тоном благородного негодования. — Если бы я был не человек, а свинья, и уничтожил бы в продолжение нескольких часов целый ушат капусты,
то умер бы, а я
еще жив!
Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке свои бумаги, пошел неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с лицом
еще более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с
тем сияющим от удовольствия.
Несмотря на
то, что Петр Григорьич почти каждодневно играл в банк или другие азартные игры, но никто
еще и никогда не заметил на черномазом лице его, выигрывает он или проигрывает.
Игра между партнерами началась и продолжалась в
том же духе. Ченцов пил вино и ставил без всякого расчета карты; а Крапчик играл с
еще более усиленным вниманием и в результате выиграл тысяч десять.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau: она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за
то, что они действительно многократно обманывали ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю же у ней, при всей бережливости в носке, делались тряпки тряпками; тогда как — gnadige Frau без чувства не могла говорить об этом, — тогда как платье, которое она сшила себе в Ревеле из голубого камлота
еще перед свадьбой, было до сих пор новешенько.
Gnadige Frau, не желая
еще более расстраивать мужа, и без
того рвавшего на себе волосы от учиненной с ним несправедливости, делала вид, что такая перемена для нее ничего не значит, хотя в душе она глубоко страдала.
Вы не ошиблись, что я поспешу к Вам на помощь и приму Вас к себе с распростертыми объятиями, о чем мне, сознаюсь теперь с великим стыдом, приходило неоднократно на мысль; но недостаточно
еще, видно, воспитанное во мне соболезнование о ближнем,
тем паче о таком ближнем, как Вы, рассеивало мое духовное представление о Вашем житье-бытье и не делало удара на мою волю нашим братским молотком.
Дивлюсь
тому и укоряю себя
еще более, что я самолично, хотя и не служу, но зрю всюду вокруг себя и ведаю Ваши служебные раны.
Он не прямо из лавры поступил в монашество, но лет десять профессорствовал и, только уж овдовев, постригся, а потому жизнь светскую ведал хорошо; кроме
того, по характеру, был человек общительный, умный, довольно свободомыслящий для монаха и при этом
еще весьма ученый, особенно по части церковной истории.
— Причиной
тому был отчасти и я по
тому случаю, что в этом именно уезде, где скопцы начали открываться, есть у меня небольшая усадьба, подаренная мне
еще покойным благодетелем, императором Павлом…
— Но так как господин губернатор тогда был
еще со мной хорош и ему прямо на моих глазах совестно было обнаружить себя,
то он и принял мою сторону, — розыски действительно прошли очень сильные; но я этим не удовольствовался, и меня больше всего интересовало, кто ж над этими несчастными дураками совершает это?..
— Мне, во времена моей
еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой возили с нашей вакации в училище в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к одной деревне и всех нас свел в эту деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков,
то были уложены спать в небольшой избенке вповалку на полу.
И вообще, — продолжал Евгений с несколько уже суровым взором, — для каждого хлыста главною заповедью служит: отречься от всего, что требуют от него церковь, начальство, общежитие, и слушаться только
того, что ему говорит его внутренний голос, который он считает после его радений вселившимся в него от духа святого, или что повелевает ему его наставник из согласников, в коем он предполагает
еще большее присутствие святого духа, чем в самом себе.
Еще с 1825 году, когда я работал по моему малярному мастерству в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами,
то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки бы я скопец и распространитель сей веры.
В избе между
тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной
еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Нет, — отказался
тот, — мы к ужину
еще в Кузьмищево, к Егору Егорычу, поспеем.
Сверстов мгновенно сообразил, что это именно была спальня Егора Егорыча, и мысль, что
тот болен,
еще более утвердилась в его голове.
— Каст тут не существует никаких!.. — отвергнул Марфин. — Всякий может быть сим избранным, и великий архитектор мира устроил только так, что ина слава солнцу, ина луне, ина звездам, да и звезда от звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей, сказал, что буду аскетом, но вряд ли достигну
того: лествица для меня на этом пути
еще нескончаемая…
— Отбросьте это душевное настроение!.. Это, повторяю вам
еще раз, аскетический эгоизм… равнодушие Пилата, умывшего себе руки! — почти кричал Сверстов, не слыхавший даже, что в губернии происходит сенаторская ревизия, и знавший только, что Крапчик — масон: из длинного же письма
того он понял одно, что речь шла о чиновничьих плутнях, и этого было довольно.
Здесь, впрочем, необходимо вернуться несколько назад:
еще за год перед
тем Петр Григорьич задумал переменить своего управляющего и сказал о
том кое-кому из знакомых; желающих занять это место стало являться много, но все они как-то не нравились Крапчику:
то был глуп,
то явный пьяница,
то очень оборван.
Бедная Сусанна
еще более покраснела, но последовала за ним и уселась на
то место, которое занимала Юлия Матвеевна при последнем объяснении с Егором Егорычем; он тоже занял свое прежнее место.
Между
тем звуки фортепьяно, на котором с возрастающей энергией принялась играть Муза, оставшись одна в зале и явно придя в норму своего творчества, громко раздавались по всему дому, что
еще более наэлектризовывало Егора Егорыча и поддавало ему пару.
Кроме
того, и самое письмо Валерьяна затронуло в Егоре Егорыче все
еще тлевшуюся к племяннику родственную любовь,
тем более, что Ченцов снова повторил очень неприятную для дяди фразу, что пропасть, в которую суждено ему рухнуть, кажется, недалеко перед ним зияет.
Егор Егорыч, стоявший по-прежнему у фортепьяно в несколько рисующейся позе и тоже с давно текущими по щекам слезами, торопливо подошел к Сусанне и, не допустив, чтобы она
еще более не расстроилась, проститься с полусумасшедшей теткой, повел ее в переднюю, надел на нее салоп, капор и, посадив в повозку, вскочил вслед за
тем и сам туда.
Людмила, прощаясь с сестрами, была очень неразговорчива; адмиральша же отличалась совершенно несвойственною ей умною распорядительностью:
еще ранним утром она отдала Сусанне пятьдесят рублей и поручила ей держать хозяйство по дому, сказав при этом, что когда у
той выйдут эти деньги,
то она вышлет ей
еще.
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто
еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом же направлении,
то ему прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
— Клянусь, что я не нуждаюсь, и вот вам доказательство! — продолжала адмиральша, выдвигая ящик, в котором действительно лежала довольно значительная сумма денег: она
еще с неделю
тому назад успела продать свои брильянты.
Адмиральша, кажется, не очень охотно и не без опасения ввела
ту к Людмиле, которая все
еще лежала на постели и указала сестре на стул около себя. Сусанна села.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки, начала их гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно
еще рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе,
то всего лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно успокоилась и сказала сестре...
— Знаю и понимаю это! — подхватила адмиральша, обрадованная, что Сусанна согласно с нею смотрит. — Ты вообрази одно: он давно был благодетелем всей нашей семьи и будет
еще потом, когда я умру, а
то на кого я вас оставлю?.. Кроме его — не на кого!
Сусанна, опять-таки не скоро и поговорив
еще раз с Людмилой на предыдущую
тему, объявила наконец матери...
Вместе с господином своим ехал также и Антип Ильич, помещавшийся рядом с кучером на козлах. Эта мода, чтобы лакеи не тряслись на запятках, а сидели с кучером, только
еще начинала входить, и Егор Егорыч один из первых ею воспользовался, купив себе для
того новый экипаж с широчайшими козлами.
Утро между
тем было прекрасное; солнце грело, но не жгло
еще; воздух был как бы пропитан бодрящею свежестью и чем-то вселяющим в сердце людей радость. Капитан, чуткий к красотам природы, не мог удержаться и воскликнул...
— О, сегодня гулять восхитительно! — подхватил радостно капитан, очень довольный
тем, что он может
еще несколько минут побеседовать не с Сусанной, — нет! — а с Марфиным: капитан оставался верен своему первому увлечению Людмилою.
— Но теперь вы субалтерн
еще офицер? — перебил вдруг капитана Марфин, искоса посматривая на высокую грудь
того, украшенную несколькими медалями и крестами.
— Значит, — начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой есть обожатель и у которой будет скоро залог любви к
тому, и это
еще когда Людмила соблаговолит за вас выйти, — а она вовсе не думает
того, — и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями и мечтаниями!
— Да
ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из одной комнаты в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да
еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.