Неточные совпадения
Тактика Ченцова была не скрывать
перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их на себя, — и удивительное
дело: он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
— А я, к сожалению, никак не мог остаться… Мне так совестно
перед Петром Григорьичем, но у меня столько
дел и такие все запутанные, противоречивые!
Я
передаю о том исправнику и советую ему, чтобы он к
делу о скопцах привлек и этого хлыста…
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся
перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона.
Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
Чиновник опять ушел в кабинет, где произошла несколько даже комическая сцена: граф, видимо, бывший совершенно здоров, но в то же время чрезвычайно расстроенный и недовольный, когда дежурный чиновник доложил ему о новом требовании Крапчика принять его, обратился почти с запальчивостью к стоявшему
перед ним навытяжке правителю
дел...
— Если графу так угодно понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае прошу вас
передать графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному
делу: сегодня мною получено от моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном из имений моих какой-то чиновник господина ревизующего сенатора делал дознание о моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому ничего не открылось.
— Это им обоим нисколько не помешает козни строить… Я вам никогда не рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре сделали…
перед тем как мне оставить министерство духовных
дел? […оставить министерство духовных
дел… — А.Н.Голицын оставил министерство народного просвещения, одно время объединенное с министерством духовных
дел, в 1824 году.]
Сам я слишком скудельный и надломленный сосуд, чтобы говорить от себя, и взамен того спешу Вам
передать то, что на
днях мне читал один из высочайших духовных мыслителей о молитве.
Когда это объяснение было прочитано в заседании, я, как председатель и как человек, весьма близко стоявший к Иосифу Алексеичу и к Федору Петровичу, счел себя обязанным заявить, что от Иосифа Алексеича не могло последовать разрешения, так как он, удручаемый тяжкой болезнью, года за четыре
перед тем
передал все
дела по ложе Федору Петровичу, от которого Василий Дмитриевич, вероятно, скрыл свои занятия в другой ложе, потому что, как вы сами знаете, у нас строго воспрещалось быть гроссмейстером в отдаленных ложах.
— Не то что башмак, я не так выразился, — объяснил доктор. — Я хотел сказать, что вы могли остаться для нее добрым благотворителем, каким вы и были. Людмилы я совершенно не знал, но из того, что она не ответила на ваше чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же ответит вам на толчок ваш в ее сердце, и скажу даже, — я тоже, как и вы, считаю невозможным скрывать
перед вами, — скажу, что она пламенно желает быть женой вашей и масонкой, — это мне, не дальше как на
днях, сказала gnadige Frau.
Поутру Катрин думала нежностью поправить
дело и до чаю еще вышла в кабинет к мужу. Ченцов, одетый в охотничий костюм, сидел, насупившись,
перед туалетным столом.
— Поэтому он
передал вам, в чем мое
дело состоит.
Иметь своим любовником Тулузова Екатерине Петровне тоже казалось
делом не совсем приличным, но все-таки это оставалось в полутайне, в полумраке, она всегда и
перед каждым могла запереться в том; но выйти за него замуж — это уже значило явно
перед всем обществом признать его за человека равного себе, чего Екатерина Петровна вовсе не думала.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым.
Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что по два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли вырос
перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
Разговор у них происходил с глазу на глаз, тем больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и поехал к нему, то из Москвы прислана была новая бумага в суд с требованием
передать все
дело Тулузова в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как господин Тулузов проживает в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все
дела, касающиеся его…
Сам он только что
перед тем побрился, и лицо его, посыпанное пудрой, цвело удовольствием по той причине, что накануне им было получено письмо от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер начинает окончательно поправляться и что через несколько
дней, вероятно, выедет прокатиться.
«Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все
дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными злоумышленниками!»
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая писала, что на другой
день после отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и, вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать
перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
— Благодарю, благодарю! — забормотал Егор Егорыч. — Сегодняшний
день, ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! — продолжал он с навернувшимися на глазах слезами. — Поутру я получил письмо от жены… — И Егор Егорыч рассказал, что ему
передала в письме Сусанна Николаевна о генерал-губернаторе.
Вскоре наступившая затем суббота была знаменательным и тревожным
днем для Сверстова по той причине, что ему предстояло вместе с Егором Егорычем предстать
перед министром внутренних
дел, а это было ему нелегко, так как, с одной стороны, он терпеть не мог всех министров, а с другой — и побаивался их, тем более, что он тут являлся как бы в качестве доносчика. Последняя мысль до такой степени обеспокоила его, что он открылся в том Егору Егорычу.
Тулузов, с которым она даже не простилась, после объяснения с нею, видимо, был в каком-то афрапированном состоянии и все совещался с Савелием Власьевым,
перед сметкой и умом которого он заметно начал пасовать, и когда Савелий (это было на второй
день переезда Екатерины Петровны на новую квартиру) пришел к нему с обычным докладом по
делам откупа, Тулузов сказал ему...
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство,
перед тем, может,
дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе писать такие бумаги князю!.. Смотрите, — присовокупил он, показывая на несколько строчек министерской бумаги, в которых значилось: «Находя требование московской полиции о высылке к ее производству
дела о господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с сим предложил местному губернатору не
передавать сказанного
дела в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
На другой
день он уехал в губернский город для представления к владыке, который его весьма любезно принял и долго беседовал с ним о масонстве, причем отец Василий подробно развил
перед ним мнение, на которое он намекал в своей речи, сказанной при венчании Егора Егорыча, о том, что грехопадение Адама началось с момента усыпления его, так как в этом случае он подчинился желаниям своего тела.
— Еще бы! — подхватил Сверстов. — Губернатор под рукою велел
передать Аггею Никитичу, что министр конфиденциально предложил ему действовать в этом
деле с неуклонною строгостью.
Я уверена, что Вы не отвергнете его, тем более, что наше стадо с каждым
днем уменьшается, и привлечь хотя еще одну новую овцу будет заслугою
перед нашим орденом.
Могучая волна времени гнала
дни за
днями, а вместе изменяла и отношения между лицами, которых я представил вниманию читателя в предыдущих трех главах. Прежде всего надобно пояснить, что Аггей Никитич закончил следствие о Тулузове и представил его в уездный суд, о чем,
передавая Миропе Дмитриевне, он сказал...
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват
перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос того о
деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если не неправым, то бездействовавшим, а потом и забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель, говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с моим пятидесятилетним мечтателем; он ходил, не чувствуя земли под собою, а между тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
Прошли таким образом день-два; пани Вибель не вытерпела, наконец, и
передала Аггею Никитичу записку, в которой объявляла ему, что в следующие
дни им гораздо удобнее будет видаться не после обеда, а часов в двенадцать ночи, в каковое время она тихонько будет выходить в сад, и чтобы Аггей Никитич прокрадывался в него через калитку, которая имелась в задней стене сада и никогда не запиралась.
В настоящем случае он, отправившись на другой же
день к своему другу, прокаркал пакостную весть в коротких словах и
передал при этом как бумажник Аггея Никитича, так и письмо пани Вибель.
Аггей Никитич, исполнившись надежды, что для него не все еще погибло, немедля же по уходе аптекаря написал письма к Егору Егорычу и Сверстову, сущность которых состояла в том, что он
передавал им о своем намерении поступить в миссионеры аки бы для распространения православия, но в самом
деле для внушения иноверцам масонства.
— Положим, что башмаки она уж износила! — заметил Лябьев. — Кроме того, если Терхов просил тебя
передать от него предложение Сусанне, так, может быть, они заранее об этом переговорили: они за границей целый год каждый
день виделись.
Побеседовав таким образом с супругой своей, он в тот же
день вечером завернул в кофейную Печкина, которую все еще любил посещать как главное прибежище художественных сил Москвы. В настоящем случае Лябьев из этих художественных сил нашел только Максиньку, восседавшего
перед знакомым нам частным приставом, который угощал его пивом. Лябьев подсел к ним.
— Сгоним-с! — повторил толстенький пристав, и действительно на другой же
день он еще ранним утром приехал к экс-камергеру, беседовал с ним долго, после чего тот куда-то
перед обедом уехал, — я не говорю: переехал, потому что ему перевозить с собой было нечего.