Неточные совпадения
О, сколько беспокойств и хлопот причинил старушке этот вывоз дочерей: свежего, нового бального туалета у барышень не
было, да и денег, чтобы сделать его, не обреталось; но привезти на такой блестящий бал, каковой предстоял у сенатора, молодых девушек в тех же платьях, в которых они являлись на нескольких балах,
было бы решительно
невозможно, и бедная Юлия Матвеевна, совсем почти в истерике, объездила всех местных модисток, умоляя их сшить дочерям ее наряды в долг; при этом сопровождала ее одна лишь Сусанна, и не ради туалета для себя, а ради того, чтобы Юлия Матвеевна как-нибудь не умерла дорогой.
— То-то, к несчастию, Ченцов не обожатель мой, но если бы он
был им и предложил мне выйти за него замуж, — что, конечно,
невозможно, потому что он женат, — то я сочла бы это за величайшее счастие для себя; но за вашего противного Марфина я никогда не пойду, хоть бы у него
было не тысяча, а сто тысяч душ!
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем
невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист,
будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они
были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано,
невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен
будет удалить.
— Но это
невозможно! — возразил
было Аггей Никитич. — Ваша прислуга может бог знает что подумать!
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты. «Что, если ей придется всю жизнь так жить с мужем?» — думалось ей, она любит его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на каждом шагу. «Неужели же, — спрашивала себя далее Катрин, — это чувство
будет в ней продолжаться вечно?» — «
Будет!» — ответила
было она на первых порах себе. «Нет, — отвергнула затем, — это
невозможно, иначе я не перенесу и умру!»
— Думать долго тут
невозможно, — сказал он, — потому что баллотировка назначена в начале будущего года: если вы удостоите меня чести
быть вашим супругом, то я
буду выбран, а если нет, то не решусь баллотироваться и принужден
буду, как ни тяжело мне это, оставить службу вашего управляющего и уехать куда-нибудь в другое место, чтобы устроить себе хоть бы маленькую карьеру.
Сколько обрадовались поручик и бутари сей манне, спавшей на них с небес, описать
невозможно, и к вечеру же как сам узник, так и два стража его
были мертвецки пьяны.
— Я полагаю, — начала она, облизывая беспрестанно свои хорошенькие пересыхающие губки, — что
будет неловко и
невозможно даже пригласить Углакова к нам в деревню.
До какой степени пагубно и разрушительно действовало на Миропу Дмитриевну бескорыстие ее мужа — сказать
невозможно: она подурнела, поседела, лишилась еще двух — трех зубов, вместо которых купить вставные ей
было будто бы не на что да и негде, так что всякий раз, выезжая куда-нибудь, она залепляла пустые места между зубами белым воском, очень искусно придавая ему форму зуба; освежающие притиранья у местных продавцов тоже
были таковы, что даже молодые мещанки, которые
были поумнее, их не употребляли.
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и
была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно
был в самых молодых годах серьезнейший масон, с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка,
было для него
невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.
Тут Вибель взял со стола тетрадку, так же тщательно и красиво переписанную, как и ритуал, и начал ее читать: — «Из числа учреждений и союзов, с коими масоны приводятся в связь,
суть следующие: а) мистерии египтян, b) древние греческие элевзинские таинства, с) пифагорейский союз, d) иудейские секты терапевтов и ессеев, е) строительные корпорации римлян; но не думаю, чтобы это
было справедливо; разгром, произведенный великим переселением народов,
был столь силен и так долго тянулся, что
невозможно даже вообразить, чтобы в продолжение этого страшного времени могла произойти передача каких-либо тайных учений и обрядов.
Неточные совпадения
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде
была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать
невозможно.
Все части этого миросозерцания так крепко цеплялись друг за друга, что
невозможно было потревожить одну, чтобы не разрушить всего остального.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого
было убеждать, не у кого
было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать
невозможно.
Догадка эта подтверждается еще тем, что из рассказа летописца вовсе не видно, чтобы во время его градоначальствования производились частые аресты или чтоб кто-нибудь
был нещадно бит, без чего, конечно,
невозможно было бы обойтись, если б амурная деятельность его действительно
была направлена к ограждению общественной безопасности.
Опять все побежали к колокольне, и сколько тут
было перебито и перетоплено тел народных — того даже приблизительно сообразить
невозможно.