Неточные совпадения
— А мой сын, — возразил
полковник резко, — никогда не станет по закону себе требовать того, что ему не принадлежит, или я его и за сына считать не
буду!
— Не для себя,
полковник, не для себя, а это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. — Я для себя шагу в жизни моей не сделала, который бы трогал мое самолюбие; но для сына моего, — продолжала она с смирением в голосе, — если нужно
будет поклониться, поклонюсь и я!.. И поклонюсь низенько!
— Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо
было хорошенько! — возразил ей мрачно
полковник.
Она по-прежнему
была в оборванном сарафанишке и с босыми расцарапанными ногами и по-прежнему хотела, кажется, по преимуществу поразить
полковника.
— Жалею! — отвечал, немного краснея,
полковник: он в самом деле до гадости
был бережлив на лошадей.
— Где жить
будет у тебя Паша? — спросил Еспер Иваныч
полковника.
— Вот как-с, умер! — перебил
полковник, и на мгновение взглянул на Анну Гавриловну, у которой, впрочем, кроме нетерпения, чтобы Еспер Иваныч дальше читал, ничего не
было видно на лице.
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не
будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно вам,
полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Придет-то придет, — не к кому и некому
будет приехать!.. — подхватил
полковник и покачал с грустью головой.
По вечерам, — когда
полковник,
выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно
было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Жена у него
была женщина уже не первой молодости, но еще прелестнейшая собой, умная, добрая, великодушная, и исполненная какой-то особенной женской прелести; по рождению своему, княгиня принадлежала к самому высшему обществу, и Еспер Иваныч, говоря
полковнику об истинном аристократизме, именно ее и имел в виду.
— А ты вот что скажи мне, — продолжал
полковник, очень довольный бойкими ответами солдата, —
есть ли у тебя жена?
Полковник очень
был им доволен и перешел затем к довольно щекотливому предмету.
— Это вот квартира вам, — продолжал
полковник, показывая на комнату: — а это вот человек при вас останется (
полковник показал на Ваньку); малый он у меня смирный; Паша его любит; служить он вам
будет усердно.
— Их, вероятно, во второй, а может
быть, и в третий класс примут, — сказал Плавин
полковнику.
— Эка прелесть, эка умница этот солдат!.. — восклицал
полковник вслух: — то
есть, я вам скажу, — за одного солдата нельзя взять двадцати дворовых!
От
полковника получено
было, наконец, письмо, извещающее, что Александра Григорьевна с величайшим удовольствием разрешает детям взять залу для такой умной их забавы. С своей же стороны Михаил Поликарпович прибавлял сыну: «Чтобы девушка гуляла, но дельца не забывала!»
Полковник терпеть не мог театра.
«Ну, бог с ним, в первый еще раз эта маленькая подкупочка учителям
будет!» — подумал
полковник и разрешил сыну.
Веселенький деревенский домик
полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего
было семь часов утра,
полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Это что такое еще он выдумал? — произнес
полковник, и в старческом воображении его начала рисоваться картина, совершенно извращавшая все составленные им планы: сын теперь хочет уехать в Москву, бог знает сколько там денег
будет проживать — сопьется, пожалуй, заболеет.
— Что же, ты так уж и видаться со мной не
будешь, бросишь меня совершенно? — говорил
полковник, и у него при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
— Что же, в Демидовском так уж разве ничему и учить тебя не
будут? — возразил
полковник с досадой.
Отдача сына на казну, без платы, вряд ли не
была для
полковника одною из довольно важных причин желания его, чтобы тот поступил в Демидовское.
Полковник остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль
была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч
был болен теперь и почти без рассудка.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил
полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж
было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— А мне вот нужней, чтоб ты с мужиком жил!.. — воскликнул, вспылив,
полковник. — Потому что я покойнее
буду: на первых порах ты пойдешь куда-нибудь, Макар Григорьев или сам с тобой пойдет, или пошлет кого-нибудь!
Полковник взглянул на него и, догадавшись, что весь этот костюм
был сделан на деньги Еспера Иваныча, ужасно этим обиделся.
— Здравствуйте, молодой человек! — сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала с
полковником и обращаясь потом довольно ласково к Павлу, в котором сейчас же узнала, кто он
был такой.
— Мысль Сперанского очень понятна и совершенно справедлива, — воскликнул Павел, и так громко, что Александра Григорьевна явно сделала гримасу; так что даже
полковник, сначала
было довольный разговорчивостью сына, заметил это и толкнул его ногой. Павел понял его, замолчал и стал кусать себе ногти.
Все поднялись.
Полковник сейчас же подал Александре Григорьевне руку. Это
был единственный светский прием, который он очень твердо знал.
—
Есть немножко,
есть!.. — подтвердил
полковник.
К счастью, что при этом
был Симонов, который сейчас же нашелся — сбегал за доктором и послал, на собственные деньжонки, эстафету к
полковнику.
Полковник понять не мог, что такое это все
было потеряно у сына в жизни.
Страх смерти, около которой Павел
был весьма недалеко, развил снова в нем религиозное чувство. Он беспрестанно, лежа на постели, молился и читал евангелие.
Полковника это радовало.
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не
было: ему казалось, что у него нет уже больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
Макар Григорьев преимущественно не уважал
полковника за то, что тот
был из бедных дворян.
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как
полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это
были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи,
был, конечно, лучше половины бар, а между тем
полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— Чем же дурно? — спросил
полковник, удивленный этим замечанием сына. — Так же, как и у других. Я еще больше даю, супротив других, и месячины, и привара, а мужики
едят свое, не мое.
— Да они завтра и не станут
есть говядины, потому что — пост, — проговорил
полковник, совершенно опешенный этим монологом сына.
Между тем двери в церковь отворились, и в них шумно вошла — только что приехавшая с колокольцами — становая. Встав впереди всех, она фамильярно мотнула головой
полковнику но, увидев Павла, в студенческом, с голубым воротником и с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась: тот
был столичная штучка!
За столом, кроме четырех приборов для
полковника и сына, самой хозяйки и девицы, поставлен
был еще пятый прибор.
Со мной у него тоже раз, — продолжал
полковник, — какая стычка
была!..
«
Было, говорит, со мной,
полковник, это,
было!..
«Примите мое глубочайшее высокопочитание!» — так что я, наконец, говорю ему: «Мой милый, то, что глубоко, не может
быть высоко!..» Ах, да,
полковник! — прибавил вдруг Коптин, обращаясь уже прямо к Михайлу Поликарповичу.
Священник слушал его, потупив голову.
Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал — а сидит в деревне и
пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
Священник отказался.
Полковник тоже объявил, что он
пьет только перед обедом.
— Это вам потому,
полковник, понравилось, — подхватил ядовито Александр Иванович, — что вы сами
были комендантом и, вероятно, взяточки побирали.
— Вот это и я всегда говорю! — подхватил вдруг
полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. — Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди, а все
будет видно, что барин!
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного
полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день
быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался
быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды
полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
—
Есть,
будет! Это две какие-то дамы, — говорил
полковник, когда экипаж стал приближаться к усадьбе.