Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда
Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
Неточные совпадения
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все
сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
Мари, перестав играть, несколько времени
сидела задумчиво.
В настоящую минуту он почти не слушал его: у него, как гвоздь,
сидела в голове мысль, что вот он находится в какой-нибудь версте или двух от
Мари и через какие-нибудь полчаса мог бы ее видеть; и он решился ее видеть, будь она там замужем или нет — все равно!
— Я скакала к нему, как сумасшедшая; а он
сидит все у своей
Мари, — прибавила она и вслед затем, истерически зарыдав, начала ходить по комнате.
Павел взглянул в палисадник и увидел, что в весьма красивой и богато убранной цветами беседке
сидела Мари за большим чайным столом, а около нее помещался мальчишка, сынишка.
Воображение перенесло его в деревню; он описал отчасти местность, окружающую Перцово (усадьбу Фатеевой), и описал уже точь-в-точь господский дом перцовский, и что в его гостиной
сидела молодая женщина, но не Клеопатра Петровна, а скорее Анна Ивановна, — такая же воздушная, грациозная и слабенькая, а в зале муж ее, ни много ни мало, сек горничную
Марью за то, что та отказывала ему в исканиях.
Он в продолжение длинно тянущегося дня заходил к
Мари,
сидел у ней по крайней мере часа три, гулял по Невскому, заходил в Казанский собор.
Вихров все это время был занят своим расколом и по поводу его именно
сидел и писал
Мари дальнейшее письмо.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на
Мари, а та
сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать
Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он
сидел против нее — и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был
сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, — все это начинало уж казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, — думал он, — чтобы посмелее быть!»
Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался спать, выходили
сидеть на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался на мягком диване, а
Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал
Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
Женичка дома не жил: мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и
Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут
Мари или
сидела около них с работой, или просто смотрела им в карты.
Он (и это особенно стало проявляться в нем в последнее время) как-то сухо начал встречаться с
Мари, односложно отвечал на ее вопросы;
сидя с ней рядом, он глядел все больше в сторону и явно делал вид, что занят чем-то другим, но никак уж не ею.
Вихров
сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но
Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
Варвара Александровна тотчас же решилась ехать к старухе Ступицыной и, вызвав Мари, обеим им рассказать о низких поступках Хозарова. Нетерпение ее было чрезвычайно сильно: не дожидаясь своего экипажа, она отправилась на извозчике, и даже без человека, а потом вошла без доклада. Странная и совершенно неожиданная для нее сцена представилась ее глазам:
Мари сидела рядом с офицером, и в самую минуту входа Варвары Александровны уста молодых людей слились в первый поцелуй преступной любви.
В одиннадцать часов все дамы, в ожидании торжественного представления жениха, были одеты наряднее обыкновенного и сидели по своим обычным местам. Все они, конечно, испытывали весьма различные ощущения. Старуха в своей комнате была грустна,
Мари сидела с нею; она была весела, но взволнованна; в сердцах Пашет и Анет, сидевших в зале, бушевали зависть и досада.
Неточные совпадения
Императрица
сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили
Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
Два дня ухаживали за ней одни дети, забегая по очереди, но потом, когда в деревне прослышали, что
Мари уже в самом деле умирает, то к ней стали ходить из деревни старухи
сидеть и дежурить.
— Да вот она, вся-то правда
сидит! — указала вдруг Прасковья Ивановна пальцем на
Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна, всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в креслах.
Все сунулись к окнам, разумеется все, кроме княгини; бабушка, конечно, не тронулась; она
сидела в углу дивана за круглым столом и удержала при себе
Марью Николаевну. Любопытство княгини ограничивалось только тем, что она со своего места спросила глядевших в окно:
Говоря это, Мозгляков злобно смотрел на
Марью Александровну. Та
сидела как будто онемевшая от изумления. С горестию признаюсь, что моя героиня, может быть, первый раз в жизни струсила.