Неточные совпадения
Невдалеке от зеркала была прибита лубочная картина: «Русский мороз и немец», изображающая уродливейшего господина во фраке и с огромнейшим носом, и на него русский мужик в полушубке замахивался дубиной, а внизу было подписано: «Немец, береги свой нос, идет русский мороз!» Все сие помещение принадлежало
Макару Григорьеву Синькину, московскому оброчному подрядчику, к которому, как мы
знаем, Михаил Поликарпыч препроводил своего сына…
— Вона, не могу! — воскликнул, в свою очередь,
Макар Григорьев. —
Знаем ведь тоже: приходилось по делам-то нашим угощать бар-то, а своему господину уж не сделать того… Слава тебе господи, сможем, не разоримся, — заключил
Макар Григорьев и как-то самодовольно усмехнулся.
— Не
знаю, — отвечал
Макар Григорьев, как бы нехотя. — Конечно, что нам судить господ не приходится, только то, что у меня с самых первых пор, как мы под власть его попали, все что-то неладно с ним пошло, да и до сей поры, пожалуй, так идет.
— Да, порядочная, но она нам заменяет горы; а горы, вы
знаете, полезны для развития дыхательных органов, — ответил Неведомов. — Вот свободные нумера: один, другой, третий! — прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры
Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
Макар Григорьев видал всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними: больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы
знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется, не преминул представить, как богоносцы, идя с образами на святой неделе, дикими голосами поют: «Христос воскресе!»
— Не толще, чем у вашего папеньки. Я бочки делаю, а он в них вино сыропил, да разбавлял, — отвечал
Макар Григорьев, от кого-то узнавший, что отец Салова был винный откупщик, — кто почестнее у этого дела стоит, я уж и не
знаю!.. — заключил он многознаменательно.
— Ну,
Макар Григорьич, ты не
знаешь и не можешь своим языком говорить о женщинах нашего круга, — остановил его Павел.
Макар Григорьев, как мы
знаем, не прилюбливал полковника, но все-таки видно было, что он искреннее сожалел об его смерти, чем плутоватый Кирьян.
— Ну вот, мои друзья, ты староста дворовый, — сказал он Кирьяну, — а ты,
Макар Григорьев, я уж не
знаю какой староста, ты мне второй отец становишься…
— Да так! Совсем не то, что прежние, — отвечал
Макар Григорьев, бог
знает что желая тем сказать, и ушел.
— А в том, что работу-то берешь, — разве
знаешь, выгодна ли она тебе будет или нет, — отвечал
Макар Григорьев, — цены-то вон на материал каждую неделю меняются, словно козлы по горам скачут, то вверх, то вниз…
— А
знаешь ли ты,
Макар Григорьевич, — спросил его уже Неведомов, — что барин твой — сочинитель и будет за это получать славу и деньги?
— Сделай милость! — сказал Вихров. Он
знал, что отказать в этом случае — значило обидеть
Макара Григорьева.
Тит только качал головой. Татьяна теперь была в доме большухой и всем заправляла. Помаленьку и Тит привык к этому и даже слушался Татьяны, когда речь шла о хозяйстве. Прежней забитой бабы точно не бывало. Со страхом ждала Татьяна момента, когда
Макар узнает, что Аграфена опять поселилась в Kepжацком конце. Когда Макар вернулся из лесу, она сама первая сказала ему это. Макар не пошевелился, а только сдвинул сердито брови.
И при первом же взгляде на старого Тойона
Макар узнал, что это тот самый старик, которого он видел нарисованным в церкви. Только тут с ним не было сына; Макар подумал, что, вероятно, последний ушел по хозяйству. Зато голубь влетел в комнату и, покружившись у старика над головою, сел к нему на колени. И старый Тойон гладил голубя рукою, сидя на особо приготовленном для него стуле.
Но вот на дорожке, около плахи, мелькнула фигура, — мелькнула и скрылась.
Макар узнал чалганца Алешку: ему ясно была видна его небольшая коренастая фигура, согнутая вперед, с походкой медведя. Макару казалось, что темное лицо Алешки стало еще темнее, а большие зубы оскалились еще более, чем обыкновенно.
Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не
знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // —
Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Опять я испугалася, //
Макара Федосеича // Я не
узнала: выбрился, // Надел ливрею шитую, // Взял в руки булаву, // Как не бывало лысины. // Смеется: — Что ты вздрогнула? — // «Устала я, родной!»
Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не
знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого
Макара Иванова, странника.
Я
узнал потом, что этот доктор (вот тот самый молодой человек, с которым я поссорился и который с самого прибытия
Макара Ивановича лечил его) весьма внимательно относился к пациенту и — не умею я только говорить их медицинским языком — предполагал в нем целое осложнение разных болезней.
Но меня мигом остановили. Повторяю: я не
знал об их уговоре насчет мамы и
Макара Ивановича; меня же по прежним делам, уж конечно, они считали способным на всякий скандал в этом роде.