Неточные совпадения
Разумов сейчас же вскочил. Он еще по гимназии помнил, как Николай Силыч ставил его
в сентябре на колени до райских птиц, то
есть каждый класс
математики он должен
был стоять на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.
В гимназии Вихров тоже преуспевал немало: поступив
в пятый класс, он должен
был начать учиться
математике у Николая Силыча.
— Напротив-с! Там всему
будут учить, но вопрос — как?
В университете я
буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или
математиком, а из Демидовского — всем и ничем; наконец,
в практическом смысле: из лицея я выйду четырнадцатым классом, то
есть прапорщиком, а из университета, может
быть, десятым, то
есть поручиком.
— Это один мой товарищ, про которого учитель
математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, — и он эту наружность выработал
в себе до последней степени совершенства.
Неточные совпадения
Он прочел все, что
было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия
в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания
в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания
в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о
математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог
в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
—
В докладе моем «О соблазнах мнимого знания» я указал, что фантастические, невообразимые числа
математиков — ирреальны, не способны дать физически ясного представления о вселенной, о нашей, земной, природе, и о жизни плоти человечий, что
математика есть метафизика двадцатого столетия и эта наука влечется к схоластике средневековья, когда диавол чувствовался физически и считали количество чертей на конце иглы.
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые
были физически неприятны ему:
математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил
в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом:
— Но — это потому, что мы народ метафизический. У нас
в каждом земском статистике Пифагор спрятан, и статистик наш воспринимает Маркса как Сведенборга или Якова Беме. И науку мы не можем понимать иначе как метафизику, — для меня, например,
математика суть мистика цифр, а проще — колдовство.
Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился
в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ
был насмешлив: «Изучите
математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память.