Неточные совпадения
Вслед за тем
князь с своей молодой женой
уехал в деревню и хлопотал единственно о том, чтобы взять с собой превосходнейшую рояль.
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом
князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он
уехал с женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко с русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то
уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома,
князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы
уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае,
князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Уезжая,
князь не зашел даже к ней проститься.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко
князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут.
Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший,
уехал домой.
— Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она
уехала, хоть бы на дне морском то было, — понимаешь?.. — продолжал
князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
Не прошло еще и десяти минут после того, как кучер
уехал, а
князь уже начал прислушиваться к малейшему шуму в коридоре, и потом, как бы потеряв всякую надежду, подошел к револьверу, вынул его, осмотрел и зарядил.
С ним произошел такого рода случай: он
уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре
князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
При этом Марфа уже покраснела и сейчас же скрылась, а через несколько минут действительно Елизавета Петровна, как это видно было из окон,
уехала с ней на лихаче-извозчике. Дочь таким образом она оставила совершенно с глазу на глаз с
князем.
«Опять этот холод и лед!» — подумал про себя
князь. Обедать этот раз он предположил дома и даже весь остальной день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена
уехала до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем
уехала в своем кабриолете из Останкина.
Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая.
Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века.
Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
—
Уехала?.. С Анной Юрьевной? — повторил
князь. — В таком случае вы поедете со мною в фаэтоне! — прибавил он княгине.
— Марфуша пришла,
князя дома нет, он в шесть часов еще утра
уехал из дому, — проговорила она неторопливо.
С настоящей минуты она начала серьезно подумывать, что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется с
князем и
уедет навсегда в Петербург к своим родным.
— Что ж, Елена Николаевна совсем от вас
уехала? — спросил
князь Елизавету Петровну.
— То есть имели!.. Вот прочтите эту бумагу, которую прислали о вас Анне Юрьевне, — проговорил
князь и подал полученное Анной Юрьевной письмо, которое он,
уезжая от нее, захватил с собой.
Князь, делать нечего,
уехал и завернул сначала домой, чтобы рассказать о своем посещении княгине.
И с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни
князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова желают поскорее остаться вдвоем, он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и
уехать.
— Пожалуйста, не шутите! Смеяться в этом случае нечего, потому что
князь решительно не желает быть свидетелем вашей любви, и потому, я полагаю, вам и княгине лучше всего теперь
уехать за границу.
— Да, но тут она не напрасная! — перебил ее резко
князь. — И я бы просил вас для прекращения этой молвы
уехать, что ли, куда-нибудь!
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться с
князем от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы знаем из слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже
уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно потекли из ее глаз.
Миклаков, в свою очередь, тоже, хоть и усмехался, но заметно растерялся от такого прямого и откровенного предложения. Услыхав поутру от Елены, что княгине и ему хорошо было бы
уехать за границу, он считал это ее фантазией, а теперь вдруг сам
князь говорит ему о том.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем
уехал, она отправилась в кабинет к
князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с
князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
— Затем, что он теперь один… родитель его в Петербург, кажется,
уехал. Куда ж ему, бедному, деваться? — проговорил
князь насмешливым тоном.
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни
князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей
князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни
князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время
уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
Когда барон приехал в первый раз к
князю, тот принял его довольно сухо; но барон, однако, отнесся к нему так симпатично, с таким дружеским участием, с такими добрыми и ласкающими манерами, что
князь невольно смягчился, и когда барон
уехал, он переговорил по этому поводу с женою.
Главным образом ее убивало воспоминание о насильственной смерти
князя, в которой княгиня считала себя отчасти виновною тем, что
уехала из дому, когда видела, что
князь был такой странный и расстроенный.
Те единогласно отвечали, что ничего не имеют, и таким образом девятнадцатого декабря барон получил согласие на брак с княгиней, а в половине января была и свадьба их в присутствии опять-таки тех же близких и именитых родных покойного
князя, к которым барон отправился на другой день с своей молодой делать визиты, а после того
уехал с нею в Петербург, чтобы представиться ее родным и познакомить ее с своими родными.