Неточные совпадения
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или,
если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам,
что в этом положении живут иногда гораздо лучше,
чем замужем…
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о
чем подобном не говорила с дочерью и допекала ее только тем,
что дня по два у них не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла бы все это иметь,
если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их не продавала.
— А
что,
если я все рушу, все переломаю, чтобы сделать вас счастливою? — проговорил он каким-то глухим голосом.
— Это с
чего вам пришло в голову? — спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но
если бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
«Несравненная Елена! Я желаю до сумасшествия видеть вас, но ехать к вам бесполезно; это все равно,
что не видеть вас. Доверьтесь мне и приезжайте с сим посланным;
если вы не приедете, я не знаю, на
что я решусь!»
— А ты знаешь, — подхватил князь, все ближе и ближе пододвигаясь к Елене, —
что если бы ты сегодня не приехала сюда, так я убил бы себя.
— А
что,
если ты… — заговорила она, кидая на князя взгляд, — не будешь меня любить так, как я хочу, чтоб меня любили?
— О, ma chere, quelle folie!.. [моя дорогая, какое безумие! (франц.).] Как будто бы какая-нибудь женщина может говорить так! Это все равно,
что если бы кто сказал, qu'il ne sait pas manger!.. [
что он не умеет есть! (франц.).]
Он гораздо бы больше показал ей уважения,
если бы просто не приехал и сказал,
что нельзя ему было, — все-таки это было бы умнее для него и покойнее для нее; тогда она по крайней мере не знала бы пошлой причины тому.
—
Если в этом только, то пускай приезжает, я глаз моих не покажу.
Что, в самом деле, мне, старухе, с вами, молодыми людьми, делать, о
чем разговаривать?
— А
если говорят напротив, так так, значит, и есть! — перебил ее резко князь. — И
чем нам, — прибавил он с усмешкою, — предаваться бесполезным словопрениям, не лучше ли теперь же ехать в Останкино и нанять там дачи?
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили слова Елены о постигающих ее припадках:
что,
если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой мысли сердце князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он все еще продолжал сидеть, понурив голову, так
что она принуждена была дотронуться веером до его плеча.
— Сделайте одолжение! — подхватил барон шутя. — Однако вот
что вы мне скажите, — прибавил он уже серьезно, —
что же будет,
если княгиня, так вполне оставленная вами, сама полюбит кого-нибудь другого?
— Но терпеть можно,
если остается еще надежда,
что человек опомнится когда-нибудь и возвратится к своему долгу, а тут я ничего этого не вижу? — полуспросила княгиня.
Елена,
если только правда,
что про нее говорил Елпидифор Мартыныч, казалась ей каким-то чудовищем.
Князь при этом потемнел даже весь в лице:
если бы княгиня продолжала сердиться и укорять его, то он, вероятно, выдержал бы это стойко, но она рыдала и говорила,
что еще любит его, — это было уже превыше сил его.
— А
что,
если я сама кого полюблю, как тебе это покажется? — присовокупила княгиня уже внушительным тоном: она, кажется, думала сильно напугать этим мужа.
«А
что если за княгиней примахнуть?» — подумал он, тем более,
что она не только
что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал,
что он будет даже доволен,
если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего!
Что он имеет с этой mademoiselle Еленой какую-то связь, для меня это решительно все равно; но он все-таки меня любит и уж, конечно, каждым моим словом гораздо больше подорожит,
чем словами mademoiselle Елены; но
если они будут что-нибудь тут хитрить и восстановлять его против меня, так я переносить этого не стану!
Впрочем, он княгиню считал совершенно правою и полагал,
что если она полюбит кого-нибудь, так он не только
что не должен будет протестовать против того, но даже обязан способствовать тому и прикрывать все своим именем!
— Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! — отвечала Елизавета Петровна; о том,
что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его,
если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: «Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, —
что,
если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным,
что она даже вообразила,
что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
Письмом этим княгиня думала успокоить князя; и
если заглянуть ему поглубже в душу, то оно в самом деле успокоило его: князь был рад,
что подозрения его касательно барона почти совершенно рассеялись; но то,
что княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.
—
Если она даже вздор, — подхватил князь, — то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение…
Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно — жестоко!
— Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому
что из всего этого,
если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
— Я тут ничего не говорю о князе и объясняю только различие между своими словами и чужими, — отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: «Женщине
если только намекнуть,
что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя,
что он дурак набитейший». — Ну, а как вы думаете насчет честности князя? — продолжал он допрашивать княгиню.
С настоящей минуты она начала серьезно подумывать,
что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете,
если она разойдется с князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
— Очень может быть, даже опасное! Mais que devons nous faire, nous autres femmes [Но
что мы, женщины, должны делать (франц.).],
если мы в этом ничего не понимаем!
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал,
что стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках, с дорогой своей тросточкой и
если при этом узнается,
что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут за ним; но вышло так,
что на все те качества никто не счел за нужное хоть бы малейшее обратить внимание.
Раз, часу в первом дня, Анна Юрьевна сидела в своем будуаре почти в костюме молодой: на ней был голубой капот, маленький утренний чепчик; лицо ее было явно набелено и подрумянено. Анна Юрьевна, впрочем, и сама не скрывала этого и во всеуслышание говорила,
что если бы не было на свете куаферов и косметиков, то женщинам ее лет на божий свет нельзя было бы показываться. Барон тоже сидел с ней; он был в совершенно домашнем костюме, без галстука, в туфлях вместо сапог и в серой, с красными оторочками, жакетке.
— Да-с, прекрасно!.. — возразила ему с запальчивостью Елена. — Это было бы очень хорошо,
если бы вы весь ваш доход делили между бедными, и я с удовольствием бы взяла из них следующую мне часть; но быть в этом случае приятным исключением я не желаю, и тем более,
что я нисколько не нуждалась в ваших деньгах: я имела свои средства!
— Но ваши средства были так ничтожны,
что на них нельзя было существовать. Елизавета Петровна мне призналась,
что до моей маленькой помощи вы не имели дров на
что купить, обеда порядочного изготовить, и
если вам не жаль себя и своего здоровья, так старуху вам в этом случае следует пощадить и сделать для нее жизнь несколько поспокойнее.
— Я не хочу моей матери обеспечивать, — понимаете вы?.. Я еще давеча сказала,
что ей довольно мною торговать!
Если вы хотите ей помогать, так лично для нее, но никак не для меня!.. Чтоб и имени моего тут не было!
—
Если я умру теперь,
что весьма возможно, — продолжала она, — то знайте,
что я унесла с собой одно неудовлетворенное чувство, про которое еще Кочубей […еще Кочубей.
— Да!.. Да!.. — повторил Адольф Иваныч с важностью. — И он тоже совершенно со мной согласен,
что в России нужней всего просвещение. Русский работник, например, мужик русский — он не глуп, нет!.. Он не просвещен!.. Он только думает,
что если праздник, так он непременно должен быть пьян, а будь он просвещен, он знал бы,
что праздник не для того, а чтобы человек отдохнул, — согласны вы с этим?
Между тем рассказ его о Миклакове перевернул в голове княгини совершенно понятие о сем последнем; она все после обеда продумала,
что какую прекрасную душу он должен иметь,
если способен был влюбиться до такой степени, и когда, наконец, вечером Миклаков пришел, она встретила его очень дружественно и, по свойственной женщинам наблюдательности, сейчас же заметила,
что он одет был почти франтом.
— А
если я не застану вас в какой-нибудь день дома,
что тогда с вами сделать? — сказал Николя, тоже, в свою очередь, желая сострить.
— Знаешь
что, — начала она неторопливо и с расстановкой. —
Если бы только возможно это было, так я желала бы лучше его совсем не крестить.
— А потому,
что если бы вы имели его достаточное количество, так и не возбудили бы даже вопроса: крестить ли вам вашего сына или нет, а прямо бы окрестили его в религии той страны, в которой предназначено ему жить и действовать, и пусть он сам меняет ее после,
если ему этого пожелается, — вот бы
что сказал вам здравый смысл и
что было бы гораздо умнее и даже либеральнее.
Он имел своим правилом,
что если кто поп, тот и будь поп, будь набожен, а
если кто офицер, то будь храбр и не рассуждай, но
если выскочил умственно и нравственно из своего положения, так выходи вон и ищи себе другой деятельности.
Отец Иоанн в натуре своей, между прочим, имел два свойства: во-первых, он всему печатному почти безусловно верил, —
если которого сочинителя хвалили, тот и по его мнению был хорош, а которого бранили, тот худ; во-вторых, несмотря на свой кроткий вид, он был человек весьма ехидный и любил каждого уязвить,
чем только мог.
— Водку не пить, конечно, прекрасная вещь, — продолжал Миклаков, — но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот
что замечал: священник
если пьяница, то по большей части малый добрый, но
если уж не пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.
— Благодарю вас за утешение, хоть и не могу вполне оным успокоиться, а прошу вас об одном,
что если будет какой-либо донос, засвидетельствовать в мою пользу, — отвечал отец Иоанн.
— Я думаю,
что вздор! — подхватила княгиня. — Потому
что,
если б это правда была, то это показывало бы,
что она какая-то страшная и ужасная женщина.
С вашей стороны прошу быть совершенно откровенною, и
если вам не благоугодно будет дать благоприятный на мое письмо ответ, за получением которого не премину я сам прийти, то вы просто велите вашим лакеям прогнать меня: „не смей-де, этакая демократическая шваль, питать такие чувства к нам, белокостным!“ Все же сие будет легче для меня,
чем сидеть веки-веченские в холодном и почтительном положении перед вами, тогда как душа требует пасть перед вами ниц и молить вас хоть о маленькой взаимности».
— Но
если он сумасшедший,
что же его слушать? Просто послать к нему доктора!
— Ни за
что!.. Никогда!.. — воскликнула княгиня почти с ужасом. —
Если бы как-нибудь при свидании успокоить и утешить его каким-нибудь словом, — я готова.
—
Что же время может сделать?.. Только несчастье нам может принести,
если,
чего не дай бог слышать, князь умрет, — перебила его Елизавета Петровна.
— Ах, боже мой, боже мой, — произнесла на это, как бы больше сама с собой, г-жа Петицкая. —
Если бы вы действительно любили меня пламенно, — обратилась она к Николя, — так не стали бы спрашивать,
чему я смеюсь, а сами бы поняли это.
Он в самом деле был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни он полагал,
что если любимая женщина грустит, капризничает, недовольна вами, то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро после их первого знакомства, он, видя ее небогатую жизнь, предложил было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием.